Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Желаю тебе, Стась, поскорее вернуться в свою Польшу.

— А я тебе счастья, Галя. Спасибо тебе за все. Жаль, что, наверное, уже больше не увидимся. А мне так бы хотелось…

— Прощай, Стась.

Галя неожиданно обняла его за шею и крепко-крепко поцеловала в губы…

И была Дарья… Все произошло совсем случайно и неожиданно просто. Дарья была трактористкой. Обрабатывала совхозные поля на мощном гусеничном «челябинце». Вечно перемазанная, в толстом платке на голове, в промасленной телогрейке и ватных брюках, она курила папиросы и ругалась охрипшим голосом, словно боцман на судне. Статная, с удивительно красивым лицом, Дарья, молодая бездетная солдатка, среди местных баб пользовалась самой дурной репутацией. Не было в совхозе мужика, которого бы бабы не видели у Дарьи под периной. По правде говоря, мужиков этих было — кот наплакал, но несколько все же имелось, правда, в большинстве своем инвалиды войны. На самом же деле, никто никогда Дарью ни с кем не видел. Впрочем, как она сама не раз говорила, плевать она хотела на эти злобные бабьи наговоры. А может, они завидовали ее невозмутимости и неподдельной жизнерадостности? Ее горделивой осанке, ее веселому пению, ее самозабвенной пляске? Так уж как-то получалось, за что бы Дарья ни бралась, все делала с вдохновением.

К Дарье Сташек попал прицепщиком, то есть помощником. Женщина, которая до него работала с ней в паре, подвернула ногу и на неделю вышла из строя. Они как раз заканчивали послеуборочное лущение на дальнем поле. Стемнело. Дарья включила фары, решила во что бы то ни стало закончить это поле сегодня и только после этого вернуться в совхоз. Вечер выдался душный. В воздухе пахло грозой. Где-то над тайгой уже были слышны раскаты грома. Еще несколько кругов — и конец. Но не успели. Небо пронзила одна, другая молния, грянул гром, и хлынул проливной дождь. Сразу похолодало, завыл ветер. По бороздам бежала вспенившаяся вода, гусеницы трактора увязли в липкой, разжиженной и жирной земле, свет фар не мог пробить в адской темноте сплошную стену воды. Дарья, ругаясь как сапожник, заглушила двигатель, соскочила с трактора и побежала по свежевспаханному полю в хату. Сташек за ней.

За стеной бушевала гроза. Ветер раскачивал деревья. В хате становилось все уютнее и теплее. Полыхающий в печке огонь излучал благостное тепло, а его багровые отблески разгоняли темноту.

Сташек сидит на корточках, греет руки и время от времени подбрасывает дрова. Дарья сняла шапку, сбросила телогрейку. Стоит на коленях у печи и расчесывает мокрые густые волосы. Ее обветренное лицо, руки, перепачканные смазкой, так не вяжутся с белизной гладких, точеных плеч. Через вырез блузки видна большая, колышущаяся грудь. Он даже не ожидал, что Дарья такая. Она ведь действительно красивая. Загляделся на нее, забыл…

— Что ты уставился на меня? Лучше бы за огнем следил — видишь, едва теплится. И разденься, просуши шмотки, а то еще простудишься. Ну, раздевайся! Нечего стыдиться, я не одного голого мужика видела в своей жизни. Не бойся, не съем. Я же не ведьма. Надо что-то придумать, на чем будем спать. Черт бы побрал эту грозу, а то бы давно уже нежились в теплой постели. Там на печке должен лежать тулуп. Есть? Давай его сюда. Ну и пыли, аж в носу свербит. Ничего. Только бы блох не было. Вот так. Ну так что, раздеваешься или нет? Снимай свои мокрые шмотки и вешай у печи. Я должна стянуть штаны, а то промокли насквозь и чертовски тяжелые. Давай сюда свою телогрейку. Ты что, глупый, стесняешься, что ли, что под ней нет рубашки? И что же, будешь спать в этих сырых портках? Ну и спи, если ты такой дурак, силком раздевать тебя не стану…

Они улеглись на брошенном на сено тулупе. Сташек раздетый по пояс. Дарья только в короткой льняной рубашке. Он видел ее в багровых отблесках огня, лежащую на спине, с заложенными за голову руками. Красиво очерченная грудь, узкая талия, широкие, белые, полные бедра, небольшие ступни. Глаза она чуть прикрыла и время от времени тихонько вздыхала. Сташек впервые лежал так близко с женщиной. Боялся шевельнуться. Но ему становилось все жарче. Было неприятно лежать в набухших от воды ватных штанах. Он начал потихоньку вылезать из них. Вздрогнул, когда на него упала какая-то тряпка.

— Возьми мою кофточку, укройся.

Он лег, уткнувшись головой в тулуп, и не мог вымолвить ни слова — в горле пересохло. Несмотря на стыд, он никак не мог подавить в себе желания прильнуть к этой необыкновенной женщине. Кашлянул и как бы непроизвольно, во сне, повернулся на бок, убрал руку из-под головы. Будто бы нечаянно коснулся теплой, большой груди. Шершавая ладонь Дарьи сжала его руку и ласково притянула к себе. Он ждал этого. Желал до боли. Стремительно прильнул к ее разгоряченному телу. Дрожал как в лихорадке. Дарья обняла его, прижала к пышной груди, приняла к себе со стоном блаженства.

Но самой серьезной была история с Таней, хотя она тоже продолжалась недолго. Они пригнали стадо в город почти с первым снегом. Пока скот взвешивали и сдавали, Сташек принял окончательное решение: он остается в городе и при первом удобном случае заберется в какой-нибудь эшелон, идущий на запад, чтобы быть поближе к фронту. А там во что бы то ни стало найдет польское войско, которое, как он знал из сообщений по радио и из газет, уже сражалось на фронте. Правда, тогда, по своей наивности, он не представлял себе, что такое фронт, на какой огромной территории, на сколько тысяч километров он растянулся. Искать на фронте польскую дивизию — все равно что иголку в стоге сена.

— Ну так что, Ваня, остаемся здесь?

Был момент, когда его друг, до этого всегда решительный, вдруг заколебался.

— Тетку жалко. Ну и зима такая…

— Война и зимой идет. Делай, как считаешь нужным, но я, Ваня, должен. Должен! Ведь там, на западе — Польша…

— Остаемся, Сташек. Тетке скажем, что в совхоз вернемся весной, а зимой будем учиться в городе на шоферов. Она у меня хорошая, согласится и поверит. А потом, когда узнает, уже будет поздно…

Тетя Глаша согласилась, чтобы они остались в городе, но не поверила.

— Ох, ребята, ребята, жаль мне ваших молодых, шальных голов. Но что я, глупая баба, могу вам сказать. Ведь все равно не послушаетесь. Таков уж нынче этот мир и такие настали времена, что яйцо учит курицу. Только что я скажу твоей бабушке, Ванюша?

— Тетя, но мы же со Сташеком действительно…

— Ну, хорошо, хорошо, лучше не ври, все равно я не поверю. А на всякий случай дам вам адрес моей землячки, Василисы Груновой, в случае чего хоть согреться там сможете…

Тетя Глаша снабдила их чем могла, деньги, которые у нее были при себе, сунула Ване в карман, щелкнула вожжами и тронулась в обратный путь. Дед Митрич перекрестил их, Анюта махала рукой на прощание, пока телега с привязанными сзади лошадьми не скрылась за углом… А едва скрылась, ребята почувствовали себя в городе чужими, стало им как-то не по себе. Стоял крепкий мороз. Дул пронизывающий ветер. Мела поземка. Прохожие, укутанные, съежившиеся от холода, торопливо шагали по улицам. Иногда мимо них проносился грузовик, громыхал трактор, скользили сани. Большинство магазинов было закрыто. Только перед булочными выстроились длинные очереди, люди ожидали хлеба, притоптывая на морозе.