Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Сибирские дивизии чуть ли не с марша вступили в бой. Немецкие армии стояли у ворот столицы. «Велика Россия, но отступать некуда. За нами Москва». За месяц непрерывных боев от взвода младшего лейтенанта Виктора Таманского осталось с десяток бойцов. Так было почти в каждом взводе, отделении. А пополнение не подходило.

Таманский жил в непрерывных боях. Война втянула его в свой ритм. Шла жизнь в совершенно ином измерении. И он, не успев осознать, что такое война, активно участвовал в ней. И сразу же, в первом бою, понял, что война — это такая же тяжелая работа, как и любая другая. И разница заключалась лишь в том, что здесь действительно «работаешь» ради жизни. И как в любой работе — не только для себя. На войне переоцениваются все ценности: страх, сила воли, достоинство, солидарность, чувство товарищества, патриотизм, героизм, трусость. На войне фальшивую монету сразу отличишь от настоящей. На войне человек не может быть не самим собой. Воюешь час, день, месяц, год, годы… Как долго солдат может выстоять? Оказывается, человек многое может выдержать. И должен это сделать.

Москва, Курск, Сталинград. Километры, сотни, тысячи километров. Окопы, окопы — вырытые солдатскими саперными лопатками на поле боя. Пот, страх, смерть и кровь. Иногда письмо из дому. Волнующая, радостная минута. И тоска, тоска. А вокруг другой мир. Там другие измерения. Первое ранение сразу же в начале войны, под Москвой. Госпиталь. Через два месяца — Курск. Командование ротой уже не в родной, сибирской, а в обычной стрелковой дивизии. Но бойцы везде одни и те же. Повсюду такое же военное небо над головой и военная земля под ногами. Жалко, очень жалко было Таманскому людей, самого себя, но и землю он тоже жалел. Она гибла, умирала от войны. Воронки от бомб, многокилометровые зигзаги окопов, колеи от танков, заграждения из колючей проволоки, груды искореженного металла. Мины и огонь. На берегу Волги, под Сталинградом, — в безбрежной степи — настигла Таманского, уже старшего лейтенанта, вторая пуля, а точнее, осколок бомбы. Он попал в бедро, задел кость. Снова госпиталь. На этот раз он пролежал дольше. Едва не остался без ноги. Но все обошлось: сильный организм и искусный хирург сделали свое. Вскоре разыскало его письмо из дому. Любительская фотография. Дуся с детьми. Как же они выросли! Пишет Валерик:

«Дорогой папа! Я перешел в четвертый класс. Учусь неплохо, хотя мама говорит, что мог бы и лучше. А ты там на фронте бей фашистского зверя. Мы здесь собираем для бойцов-фронтовиков разные подарки и сами делаем. Лучше всего получаются шарфы и варежки. Сам я не умею, поэтому вяжет мама, а я только отношу в школу…»

Как написать домой? Что в коротком солдатском письме можно сказать?

«Дусенька, моя дорогая! Извини, что пишу так редко. Сама знаешь, как мне хотелось бы вернуться к тебе, к детям. Меня ранило. К счастью, легко. Не переживай из-за этого и не думай, что я что-то скрываю, чтобы не огорчать тебя. Но рана действительно пустяковая. Война есть война. Люблю тебя, милая моя, — и это прибавляет мне сил. Береги себя. Спасибо за фотографию. Мордуленции, мои дорогие! Гляжу я на вас, и мне сразу же становится легче на душе. А дома сейчас красота, как всегда летом. Грибов в лесу, наверное, полно, да и рыба в реке клюет. Даст бог — вернусь к вам. Ведь война не может длиться вечно. Мужайся, потерпи еще немного, милая моя. Жди меня. Жди».

Фронт откатывался все дальше на запад. Таманского выписали из госпиталя и направили в отдел кадров. Шел он туда и размышлял, куда же его теперь пошлют. Хорошо бы вернуться в свою дивизию — ведь человек не чурбан, привыкает к людям. Подполковник в очках, увидев капитана, явно обрадовался. «Мне нужны три командира роты — фронтовики. Можно считать, что я их уже нашел. Ты как раз будешь третьим. Пойдешь, Таманский, служить к союзникам. Солдаты у них есть, а вот офицеров не хватает. Андерс увел всех их в Иран. В польское войско пойдешь служить. Газеты читаешь, поэтому наверняка слышал, что формируется польская дивизия. Слышал?» — «Так точно, слышал. Но…» — «Какие еще там «но». Приказ о формировании польской армии подписал сам Верховный главнокомандующий. Ясно?» — «Ясно, товарищ подполковник». — «Ну и слава богу, что ясно. Вот тебе предписание, и в путь. А те двое сидят в приемной. Втроем вам будет веселее». — «Но ведь я по-польски ни в зуб ногой», — пытался еще защищаться Таманский, тут подполковник поднялся из-за письменного стола, давая понять, что разговор окончен…

Польша. Поляки. Польское войско… Виктор Таманский не был историком. Мир и политику знал по радиопередачам и газетам. Поэтому о Польше и поляках он знал только то, чему его научили в школе. Знал о Феликсе Дзержинском, но знал и о буржуазной Польше и польских панах, которые в двадцатом году подняли руку на молодую Страну Советов. Потом нападение гитлеровской Германии на Польшу. Как раз в это время несколько польских семей из Западной Украины оказались даже в Подгорном и поселились в его совхозе. Он выделил им две хаты, помог кое-как устроиться. Глубже в их дела не вникал. Не потому, что они были чересчур сложными для него, а потому, что, как всегда, было полно работы — с раннего утра и до позднего вечера мотался он по обширному совхозному хозяйству. А впрочем, сколько тогда людей, не только поляков, кочевало с одного конца страны в другой? Дуся, которая преподавала в школе, рассказывала ему о польских детишках, говорила, что они способные, послушные и уже вполне сносно говорят по-русски.

Поляки в совхозе работали хорошо. Землю любили, умело обращались с ней, можно даже сказать — уважали ее, а это для Таманского было самым главным. Одного из поляков — молодого, энергичного, по фамилии, кажется, Ружицкий — он назначил бригадиром. Ну, а потом война. Поляки остались в совхозе. Когда местные мужики отплывали на пароме — они стояли на берегу среди баб. Потом, уже на фронте, он слышал, разумеется, и о Сикорском, и об Андерсе. И хотя к тому времени многие вопросы, в том числе и политические, стали для него намного яснее, но вот польские дела казались ему по-прежнему какими-то сложными и не очень понятными. Ну, взять, к примеру, номер, который выкинул этот польский генерал Андерс. Обученное и вооруженное с помощью Советского Союза войско увел за границу вместо того, чтобы отправиться на фронт, скажем под Сталинград, где все висело на волоске. Да, но это была уже большая политика, а он, капитан Таманский, должен был рыть окопы, стрелять, поднимать в атаку — бывало, что и по несколько раз в сутки — свою сильно поредевшую и таявшую с каждым днем роту. Где ему там было до большой политики, до поляков.

А теперь он с ними. И уже много времени вместе. Ленино, форсирование Вислы под Варшавой, которая горела как факел. Поморский вал, весенняя, полноводная Одра, Берлин! В бою гибнут и русские, и поляки. Их тоже настигают пули. И так же они тоскуют по своему дому. Это понимает майор Таманский, который своих бойцов — особенно тех, кто прошел от Ленино до Берлина, — знает почти всех по фамилии. Его батальон — это крестьянское войско. Подавляющее большинство солдат родом из деревни. Пережили войну. Весна! Земля зовет. А им пока нельзя возвращаться домой — должны остаться здесь. И майор Виктор Таманский — хотя ему хочется выть от тоски по тайге, семье, реке, полям, жене и детям — остается вместе с ними, со своими солдатами, с поляками.