Ведат Кокона - По волнам жизни

— Селим.

— Да, Селим… запел «Как счастливы с тобой мы были!». Я подошла тихонько к двери, стояла и слушала вас, и слезы сами полились из глаз.

— У тебя слезы не задержатся, — сказал Тель, глядя на нее внимательно, словно желая удостовериться, не оговорилась ли она, упомянув о сестре Исмаила. — То ты толкуешь нам о Манушате (в этот миг Телю почудилось, будто ее прекрасная головка склонилась к нему на плечо и его щеки коснулся локон золотистых волос), что она приедет в Корчу, то заводишь речь о песне, от которой, видите ли, расчувствовалась… Не подействовало ли на тебя вино?

— Скорее, оно подействовало на тебя, — сказала мать, — если не понимаешь, о чем мы говорим. Верно, Исмаил?

— И мне так кажется, — сказал Исмаил.

Тель со все возрастающим удивлением таращился на них. Ольга с Исмаилом смеялись и переглядывались. Наконец мать сказала:

— Мы пьяны оба, пьяны от радости, Телька, а не от выпитого вина. Но да будет тебе известно, что Манушате и в самом деле приедет к нам в гости и проведет каникулы здесь, в Корче.

Глубокий радостный вздох вырвался у Теля, и губы его задрожали от застенчивой улыбки, которую он попытался поскорее скрыть под своими рано отросшими усами.

— Хочу привезти ее сюда на каникулы, пусть немножко придет в себя после экзаменов, — сказал Исмаил. — Думаю, климат Корчи пойдет ей на пользу.

— Несомненно, — сказал Тель. — Я знавал многих людей, которые приезжали бледными из Тираны и уезжали отсюда вполне здоровыми через месяц. Манушате скучать не придется, потому что здесь будет и Софика.

На сей раз вздохнул Исмаил и удивилась Ольга.

— Что за Софика? — спросила она.

— Подруга Манушате, корчарка, но учится в женской школе в Тиране, — ответил Исмаил.

— Софика Нэрэндза, дочь Йордьи Нэрэндзы, — добавил Тель.

— О, знаю, знаю, — сказала Ольга. — У них дом в Вароше.

— Да, она и есть, — подтвердил Тель.

— Красавица, послушница и из хорошего рода, — сказала Ольга. — Счастлив будет тот, кому она достанется.

Исмаил опустил глаза, слегка вздохнул. Ольга взглянула на Теля, который все еще улыбался, тоже вздохнула и промолвила:

— Чего бы мне хотелось… Когда ты был на семь-восемь лет моложе, не знала я, что надо было…

— Взять мне невесту? Знаю я тебя! Ты всех девушек Корчи пристроила бы мне в невесты! Как только увидишь более или менее красивую девушку из хорошего рода, так тебе сразу на ум приходит свадьба. Разве не видишь — все девушки Корчи заглядываются на меня! Тебя послушать, так я бы давно женился!

— А что, разве ты еще не дорос до этого?

— Очень даже дорос. Можно подумать, закончил школу, устроился на работу, и теперь мне, по-твоему не остается ничего другого, как жениться. Все вы, матери, такие: изо всех сил пытаетесь женить сыновей, устраиваете свадьбу, поете на ней, надрываетесь от крика, а потом начинаете кричать на невесток: я, мол, посоветовала ей сделать так, а она сделала этак, пока в конце концов не пожалеете, что женили сына…

Все рассмеялись. Закусывая и разговаривая, они многое вспомнили из прошлого. Потом Ольга встала из-за стола, поднялась на верхний этаж в комнату, в которой когда-то жил Исмаил (она сейчас была свободной), постелила на матрац чистую простыню, сменила наволочку, зажгла лампу, стоявшую на столе, а потом спустилась вниз и сказала Исмаилу, что постель готова, и, если он желает, может идти спать.

Исмаил, чувствовавший себя усталым от долгой дороги — он выехал из Тираны в семь утра и прибыл в Корчу только в полседьмого вечера, так как машина в пути дважды ломалась, — встал и, пожелав спокойной ночи матери и сыну, поднялся по дощатым ступенькам, которые скрипели еще сильнее, чем в пору, когда он жил здесь лицеистом, и вошел в комнату.

И вот он снова очутился в комнате, где прожил целых пять лет учеником лицея. Странное чувство охватило Исмаила, когда он перешагнул порог. Вот кровать, на которой он спал тогда, она стоит на прежнем месте, в углу; вот стол, покрытый газетой, за которым он просиживал часами, ломая голову над сложными вопросами по математике или физике; а вот и дверная рама, на которой он каждый год отмечал химическим карандашом свой рост: 1,60—1,64—1,66—1,68… Ему вспомнилось, как он радовался, когда видел, что подрос, и наносил новую черточку над прошлогодней… Как боялся, что останется маленьким. Он улыбнулся при мысли о том, каким все-таки мелочам может радоваться юнец… Ему вспомнилось, как обижался и терзался, когда Фросина называла его «мальчуганом» или «мальчонкой». Ах, вернуть бы еще раз тот возраст, вновь стать мальчуганом, который счастлив уже тем, что подрос за год на четыре или пять сантиметров! Черточки, отмеченные химическим карандашом, еще не стерлись: они там, где и были, на дверной раме, молчаливые свидетели тех лет, о которых только тогда тоскует сердце, когда они уже ушли безвозвратно…

Он сел за стол, стоявший, как всегда, у окна, распахнутого в свежую апрельскую ночь. Казалось, будто этот стол так и не сдвигался с места с тех пор, как он поставил его туда. Опершись на него руками, он сидел так некоторое время, погрузившись в мысли. Потом поднял голову и посмотрел на стену.

Стена была голой: на ней не было прежних открыток со звездами кино — Греты Гарбо с задумчивыми глазами, Бебе Даниельс и других известных артистов, которых он часто видел в фильмах, а потом в приятных сновидениях юности. Многие из них сошли с экрана, их потеснили новые звезды звукового кино, к которым Исмаил не испытывал такой же любви и восхищения.

Он повернул голову к открытому окну и увидел небо, усеянное сверкающими звездами. Зато уж эти звезды все до одной на месте: вот Большая Медведица, вот Малая, а вот и Полярная звезда… Он смотрел на них, как тогда в мае и июне, когда занимался ночами у открытого окна, в ночной прохладе. Сколько прекрасных весенних ночей провел он тут, разглядывая небо, сплошь усеянное мерцающими звездами, похожими на мириады алмазов, рассыпанных в ночи! Он смотрел тогда на них и думал о красавице Пандоре, время от времени хватал дневник и записывал мысли и горячие чувства, которые вызывали в нем прекрасная ночь и пылавшая внутри любовь. Потом брал листок бумаги и слагал стихи о любви, о красоте ночи, о звездах. Тихая ночь, величественная ночь, разве твои звезды — это не слезы, которые проливает вечная любовь? Разве не сокрыта в твоем молчании и бездне вечная тайна любви? Сколько строк он сочинил, сколько листов исписал такими стихами!

Однако много лет прошло с тех пор… Тогда он был молодым, студентом, а сейчас вот приехал в Корчу преподавателем, сейчас он женат и отец двоих детей. Какой странной выглядит эта жизнь! Сколько дорог он изведал с тех пор, как покинул эту комнату, сколько познал людей — многие из них уже умерли, — в скольких отелях спал, один или вдвоем, со знакомыми женщинами и незнакомками, с которыми никогда больше не виделся, и вот он опять здесь, один, будто никогда и не уезжал из Корчи, будто все это время просидел за этим столом, готовясь к приближающимся экзаменам.