Ведат Кокона - По волнам жизни

Взгляд его упал на золотое обручальное кольцо на пальце левой руки, и оно вернуло его из мечтаний в действительность. Потом он вспомнил Софику, ее нежные, постоянно задумчивые глаза, как бы призывавшие отведать более красивую жизнь, лишенную нынешней изнуряющей монотонности, и рядом с нею он увидел Хесму, Агрона, маленькую Тэфту с золотистыми кудряшками… Нет, это просто игра воображения, только прекрасное видение, далекое от реальности, в которой он связан и скован семейными узами.

При этих мыслях его охватила глубокая тоска. Он встал из-за стола, погасил свет и лег спать.

Быстрый бег времени Исмаил заметил на людях, с которыми он встретился через восемь лет после своего отъезда из Корчи. Это течение времени бросилось в глаза сразу, как только он оказался среди учащихся лицея: среди них не было ни одного из тех, с кем он когда-то сидел за этими партами.

Исмаил почувствовал разницу между прошлым и настоящим, как только перешагнул порог кабинета с надписью «Salle des professeurs», куда прежде ему, лицеисту, был вход заказан.

Помимо преподавателей-французов, готовых к отъезду из Корчи — некоторые из них были его учителями, — он встретил и албанских коллег, тоже бывших учеников лицея, которые преподавали здесь уже года два. Среди них был и Петрит Скендэри — он когда-то сфотографировался вместе с Василем Таселлари перед кондитерской «Кристаль». Эту фотографию Исмаилу показывал Тель, хранивший ее как память: ее подарил ему дядя Василь. Теперь, снова вернувшись в Корчу, Исмаил часто видел Петрита Скендэри в обществе Василя Таселлари, Дори Йорганджи, Таки Ндини, Гони Бобоштари, Теля и многих других корчинских юношей-ремесленников, которым нравилось беседовать с этим приветливым, красноречивым, всеми любимым преподавателем и делиться с ним своими заботами.

Шагая по булыжной мостовой, по знакомым улочкам Корчи с белыми домами, каменными скамьями у ворот, дворами, дорожки которых были уложены серыми плитами, крашенными по краям известкой, Исмаил испытывал странное чувство: ему казалось, будто это шагает другой Исмаил, другой от кончиков пальцев на ногах до корней волос, намного моложе, чем он теперешний, тот прежний маленький Исмаил, который ходил зимой по этим улочкам с книгами в руке, в резиновых сапогах, прокладывая тропинку в выпавшем за ночь снегу, а потом его сменил другой Исмаил, более возмужалый, он бродил по этим же улочкам по праздникам, одетый в новый костюм, со смазанными бриллиантином волосами, с красной гвоздикой в петлице пиджака и со свежей розой в руке, с восхищением глядя на корчинских девчат, ворковавших у ворот, словно горлицы… Но вот вдруг как Исмаил-подросток, так и другой Исмаил, юноша, куда-то исчезли, и вместо них вновь шел Исмаил-преподаватель, подмечавший перемены, происшедшие на этих улицах за годы его отсутствия. В этот миг ему показалось, что он поймал неуловимый ток времени, обнаруживающий себя разве что морщинами на лице или сединой в волосах: на скамейках у ворот больше не видно было кое-кого из прежних старух, вязавших носки на спицах и судачивших о прохожих. Многих из них он знал хорошо, как и они его, поскольку видел их каждый день, даже по два-три раза на дню, часто проходя мимо. Одну из них Исмаил невзлюбил — старуха, чей дом стоял на той же улице, где и дом Пандоры, вместо того, чтобы пожалеть сгоравшего от любви горемыку, внимательно разглядывала его поверх очков, сидевших на кончике носа, качала укоризненно головой в черном платке, с выбившимися седыми прядями и говорила с издевкой: «Стопчешь ботинки, несчастный, шатаясь по улицам».

Сейчас многие из этих старух уже умерли и их могилы поросли травой, однако та старуха все еще была жива, и Исмаил вновь увидел ее сидящей на той же скамейке, со спицами в руках, но уже без очков, прежде сидевших на кончике большого и горбатого, точно клюв, носа, из которого чернели длинные волосинки: к старости она стала лучше видеть. Старуха подняла голову, внимательно оглядела Исмаила, как бы желая выяснить, что это за новое лицо, и снова опустила голову. Она выглядела такой обессиленной, сморщенной и горбатой, что, видать, даже сама смерть не зарилась на эту развалину. Она показалась Исмаилу кучей мусора, сваленного у ворот, который мусорная телега еще не успела забрать.

Старухи повымирали, девушки той поры стали невестами или даже матерями, и их место заняли новые куропаточки, бывшие в его время еще совсем детьми. Ни одна из молодых корчарок не знала этого серьезного мужчину в шляпе, который важно вышагивал и смотрел на них украдкой, краем глаза, ибо не подобало Исмаилу, женатому мужчине, обремененному детьми, заглядываться, как прежде, на молодых девушек и невест. Но хотя они не знали его как Исмаила, зато знали, что это новый учитель, недавно приехавший в лицей.

Только рядом с домом красотки Василики ему вновь показалось в этот прекрасный апрельский день, когда синело небо и солнце смеялось в чистых оконных стеклах, будто тот, другой Исмаил, юноша с красной гвоздикой в петлице и с розой в руке, вновь воплотился в него — весь, от кончиков пальцев до корней волос. Ему показалось, будто быстролетное время, устав, остановилось и в короткий миг сшило волшебной нитью пери образовавшийся разрыв на пяльцах: невероятно, но там, у окна, сидела, как и прежде, красотка Василика, с рыжеватыми, словно золото, волосами, широким лбом, длинными и тонкими бровями, изгибавшимися, как две дуги, над голубыми глазами, с загнутыми кверху ресницами, прямым носом, пухлыми розовыми щечками и белой шеей с золотым крестиком на цепочке; она сидела все так же, охватив щеки ладонями и облокотившись на подоконник рядом с цветком герани, и поглядывала на улицу. Казалось, только она была защищена от превратностей жизни своей удивительной и неувядаемой красотой, только она витала где-то далеко от бед, которые творило вокруг стремительно летящее время. Она много лет ждала своего возлюбленного, пока тот не закончит учебу за границей. А вернувшись в Корчу, он забыл красотку Василику и женился на богатой девушке, которая принесла ему в приданое восемьсот наполеонов, хотя и обещал Василике, что женится на ней даже против воли отца. Красотка Василика была очень подавлена этим великим предательством и теперь все сидела и ждала другой судьбы. Поговаривали, что какой-то итальянский офицер, красивый гренадер, лет около двадцати пяти, влюбился в нее, хотя красотка Василика была на десять лет старше его, и однажды, проходя мимо по улице, бросил букет цветов в ее окно… Но это, конечно, все сплетни, ибо злые языки еще много лет назад говорили о красотке Василике, что она любила какого-то французского офицера, которому положила потом цветы на могилу. И чего только не болтали тогда злые языки о красивых девушках, которые остались незамужними и потому беззащитными.