Ведат Кокона - По волнам жизни

В десять часов пять минут под звуки оркестра, исполнявшего итальянский национальный гимн и затем фашистский гимн, в зал вошел граф Галеаццо Чиано в сопровождении Франческо Нобиле Якомони, донны Майи, маркизы Ля Терцы, полковника Габриэли {146} 146 Полковник Габриэли Манлио — военный атташе Италии в Албании. и других высокопоставленных лиц. Донна Майа своими заученными движениями и зоркими, сверкающими глазами напоминала рысь, а Якомони с широким покатым лбом и большим, изогнутым, как клюв, носом был похож на орла, готового кинуться на первую попавшуюся дичь.

Переступив порог, граф Чиано, одетый в парадный мундир командира эскадрильи «Дисперата», с лицом, осиянным благосклонной улыбкой, энергично вскинул руку. Все мужчины — итальянцы и албанцы — ответили на его приветствие таким же жестом и криками: «A noi!» [79] Дело за нами! (итал.) , в то время как дамы бурно зарукоплескали, демонстрируя свое восхищение красавцем-министром.

Граф Чиано, неотступно сопровождаемый Якомони и донной Майей, обменявшись рукопожатиями с итальянцами, подошел к группе албанцев, которых ему по очереди представил Якомони. Видимо, ему не приглянулись албанские министры, облаченные во фраки, рассыпавшиеся в любезностях, потому что он говорил с ними недолго и лишь задержался перед высоким байрактаром, с любопытством уставясь на этого одетого в красивый национальный костюм богатыря гор, сошедшего с островерхих скал на полированный паркет с благодарственным словом ему, графу Чиано, и государству, которое он представлял. Граф Чиано с симпатией взирал на этих суровых горцев, может быть потому, что из-за своей мужественной осанки, которую так украшала национальная одежда, они выглядели представительнее, чем их превосходительства министры, а возможно, и потому, что на этих мужей гор стоило положиться в будущем для укрепления союза Албании с Италией.

Госпожа Эльма, сжав маленькую элегантную сумочку рукой, унизанной браслетами с изумрудными и рубиновыми камнями, точно окоченев, ждала момента, когда граф Чиано подойдет и к ней, и, как только Якомони представил графу супругу Нури-бея, нового министра финансов, Эльма протянула красивую свою руку с таким изяществом, что это произвело впечатление на графа, и он даже чуть задержался, как бы пораженный красотой Эльмы. Таких красавиц граф Чиано перевидал немало, однако Эльму он все же взял на заметку.

Граф Чиано открыл бал с донной Майей, и вслед за ними заскользили по блестящему паркету другие пары, давно ждавшие возможности потанцевать под музыку оркестра, созданного из итальянских солдат, недавно прибывших в Албанию.

Открылся буфет. Албанские министры во фраках, высокие, сухопарые и могучие байрактары с мужественными чертами, облаченные в плотно облегающие штаны из белого, словно снег, шерстяного домотканого полотна с черным кантом, в позолоченных жилетах и расшитых позументом красных джамаданах, перетянутых шелковыми поясами с воткнутыми за них револьверами, серебряные, украшенные филигранью рукоятки которых впечатляюще торчали между двумя подсумками из красноватой кожи, а также столичная знать — все теперь толпились в буфете, словно улитки, кишмя кишащие в пропитанных сыростью местах.

Посреди длинного стола, застланного белоснежной накрахмаленной скатертью, украшенного цветами и зеленью, стояла огромная хрустальная чаша с бутылками шампанского «Кордон руж», вин «Шабли», «Шамбертен», «Кьянти», тминной водки, коньяка, виски, джина рядом с запотевшим сифоном, который свистел, испуская пенистую струю в хрустальный бокал. В красивой вазе из венецианского хрусталя лежали всевозможные фрукты и ягоды, от клубники до ананасов, а рядом с тарелками, наполненными бутербродами с салями, ветчиной, болонской колбасой и икрой, сверкали хрустальные бокалы, серебряные ножи и вилки. Чинные официанты в новой белой форменной одежде стояли с улыбкой на губах, как изваяния, но с запечатленной на лицах готовностью сию минуту обслужить государственных деятелей и дам, блиставших роскошными платьями, туалетами и драгоценностями.

Нури-бей, раскрасневшийся то ли от жары, наступившей, как считалось, очень рано в этом году, то ли от выпитых напитков, опрокинул в себя еще один бокал шампанского и только поднес ко рту подцепленный на вилку кусок рыбы под майонезом, как услышал рядом обращенный к нему радостный голос. Он повернул голову, да так и остался стоять с открытым ртом, с повисшей в воздухе рукой, зажав серебряную вилку с насаженной на нее рыбой.

— Buonasera, eccellenza! Le mie congratulazioni! [80] Добрый вечер, ваше превосходительство! Примите мои поздравления! (итал.)

Это был известный итальянский журналист Джоакино Барбичинти, тощий и уродливый, под стать Нури-бею, карлик, походивший на него как близнец, но только не по уму. Нури-бей познакомился с ним несколько месяцев назад, когда журналист прибыл в Албанию, чтобы написать об этой стране книгу.

Нури-бей ничуть не обрадовался, завидев его: из прежнего общения с этим человеком он знал, что тот станет надоедать ему своими рассуждениями об Албании, а также различными вопросами, на которые — Нури-бей знал уже заранее — он не сможет ответить. Однако журналист так вцепился в него, что не было возможности избавиться.

К счастью, итальянец был болтлив и хорошо осведомлен, больше сам отвечал на свои вопросы, и по этой причине Нури-бей, обычно неразговорчивый и отнюдь не блиставший знаниями, мог сохранять видимость достоинства в борьбе, развивавшейся на ниве пустословия.

Джоакино Барбичинти рассказывал о своей поездке по северной Албании, слова вылетали из него, словно брызги шампанского из хрустального бокала, и Нури-бею казалось, будто он слышит что-то вроде бы знакомое, а вроде и неизвестное. Журналист говорил об Албании, но ведь, по правде сказать, Нури-бей мало ездил по стране и, к сожалению, никогда не бывал в тех местах, о которых рассказывал журналист.

— Quando arrivai ad Alessio, — сказал Джоакино Барбичинти, отпив глоток шампанского и закусив бутербродом, — il rispetto alla storia mi costrinse a far tappa [81] Когда я прибыл в Леж, уважение к истории заставило меня задержаться (итал.) . .

— Già [82] Да (итал.) . .

— È li che è morto Scanderbeg, il gran poeta della politica albanese [83] Там умер Скандербег, великий поэт албанской политики (итал.) . .

— È stato veramente un gran uomo [84] Он в самом деле был великим человеком (итал) . , — промолвил Нури-бей, пока еще мог хоть что-то сказать, поскольку знал, что продолжение беседы приведет к более опасным поворотам.

— Come non fermarsi sulla tomba? [85] Как не остановиться у его могилы? (итал.)

— Già.

— Ma la sua tomba è scomparsa [86] Но могила его исчезла (итал.) . , — сказал журналист и развел руками, как бы сожалея о пробелах, существующих в истории.