Денис Коваленко - Радуга в аду

— Чё те надо! — взревел Вадим, хотел пихнуть мужичка, грязный он был, мерзкий; только отшагнул Вадим. Мужичок обернулся к другому мужчине, стоявшему рядом, и, называя и того братом, стал невнятно требовать у того денег, уверяя, что демократы все сволочи, а менты — козлы, и что если он не даст ему денег, то Бог его накажет. Мужчина молча отвернулся, словно и не было никого. Мужичок ко всем так подходил, пока, наконец, не нашелся кто-то, кто взял его за плечи и с силой пихнул в снег. Мужичок упал, подняться пытался, сил не хватило, так и свернулся калачиком на тротуаре, так и лежал.

— Трус, — выскочило невольно, больно резануло через весь мозг: — Трус!.. — И что-то нахлынуло, что-то геройское, что-то обидное. Круто развернувшись, Вадим перебежал дорогу. — Нужно вернуться, — стучало в мозгу, с каждым шагом все настырнее стучало, все обиднее, — вернуться… трус, — Вадим встал, — а зачем ему это надо? Ему — зачем ?

— Надо! — шикнул он мыслям. И уже скорее зашагал туда, откуда только совсем недавно, вот только пять минут назад почти убегал с ошалевшим сердцем, — Сколько их там? Двое? Пусть двое; пусть даже и здоровенные парни, но… Скорее. Он уже мысленно прокручивал: найти кол, какую-нибудь трубу, позвонить, они откроют дверь, он — на-ка! — трубой… Не было трубы, сколько ни шарил торопливым взглядом — ни одной трубы, даже коряги; сугробы и… сугробы, и все. Бутылка торчала горлышком из сугроба. Бутылка — взял ее. Он позвонит, они откроют дверь, он — бутылкой хлобысть! — в голову, потом… Потом еще, еще, ЕЩЕ! А если… — вдруг представилось, что не сможет, что — его — на-ка, хлобысть! Нет, нужно быть первым — бить в кость. В голову. Позвонить, они откроют, и — сразу. Только сразу, обязательно сразу — не медля. Если помедлит… если, то… Об этом и думать нечего. Страшно об этом думать.

Крепко сжимая бутылку, он вошел в подъезд. Темно было. Долго искал звонок. Не нашел. Бутылку до боли сжимал, до судороги. Левой рукой постучал в железо двери, совсем чуть-чуть, но громко вышло. Страшно вышло. Ноги не слушались, мягкие какие-то стали, и дрожь в коленях — ходуном колени заходили… постучал сильнее.

— Кто там? — суровый мужской голос.

— От… крывайте, — с трудом, все же выдохнул он.

— Кто там еще? Петрович, ты, что ли? Нету у меня, достал ты…

— От-крывай! — увереннее, но еще не так, как хотелось, как представлял он. Чертовы колени, совсем хотелось сесть, сил не было.

— Кто там еще?

— Открывай, бля! — колени струной — встали, замерли, голос резкий, с надрывом.

— Чего? Кто говорит? — голос за дверью зазвучал настороженно и с вызовом. Вадим не ответил. Что-то не то, показалось.

— Кто это? — уже грозно спросил голос за дверью.

— Отпусти их. Я не один! — вдруг, и уже не так бодро заявил Вадим.

— Я ща возьму топор, и хуйну тебя, бля так, что… Пошел на хуй отсюда! — взревел голос за дверью.

Угроза заставила Вадима отступить. Топор не входил в его планы. Тем более что у него самого всего лишь… какая-то бутылка.

— Кто там? — уже женский голос испуганно спрашивал за дверью.

— Какая-то шпана, достали, я сейчас их порублю.

— Коля, — просил женский голос, — не надо, давай милицию вызовем.

— Пусть они сами вызывают, — и ясно услышалось, как отпирался замок.

— Коля! — в мольбе, женский голос.

Мигом. Вадим выскочил во двор и бутылку — в сторону, и — бегом к проспекту.

Не то что-то было, не то, — вздрагивая, шептали губы, — что-то не то… Не та квартира! — резануло. — Это была не та квартира. У-у-ё, — встал он, ударил ладонью в лоб. — Это же не та квартира! — в голос сказал он; развернулся. Кто-то скоро шагал за ним. Вадим, руки в карманы, и скорее к проспекту. — Та — не та, — бормотал. — И топором… Ключица перерублена, и в подъезде с прорубленной спиной, как цыпленок, — его передернуло. Вот этого ему совсем не надо. Та — не та. Потом поздно разбираться, потом… — он вышел на проспект. Невольно оглянулся. Ускоряя шаг, мужчина все приближался, побежал. Вадим так и встал. Мужчина пробежал мимо — успел — как раз перебежал дорогу, и загорелся красный. Машины с ревом двинулись с места. — Трус — не трус… Кто видел-то… — резонно заключил он. — А топором… нет уж… Топором не надо, — почему-то стало легче. Не на много, но легче.

Подошел какой-то автобус, и на номер Вадим не взглянул, влез быстро в салон, только бы поскорее, поскорее от… всего этого .

Автобус шел в центр; припав лбом к стеклу, Вадим все напряженнее следил за дорогой, еще две остановки и будет дом, где живет отец…

— Нет, — вслух вырвалось… оглянувшись, Вадим спустился к дверям и глядел только в окно — не оглядываться, не видеть никого. Автобус остановился, двери открылись, Вадим сошел с автобуса и — к таксистам. Желание внезапное, пока не передумал… достал телефон, показал и торговаться не стал, продал за пятьсот рублей, хотя телефон три тысячи стоил и был совсем новенький. Мама недавно подарила, но все это было неважно. Все было не важно . Хотелось напиться и… Все. Неважно. Теперь у него были деньги. Было бы лето, было бы тепло… Не важно. По дороге какое-то кафе, Вадим зашел в него.

Заплатил пятьдесят рублей за вход, сдал в гардероб куртку — и все в каком-то полумраке, словно уже был пьян. Поднялся на второй этаж: музыка, тусклый свет над стойкой бара; не оглядываясь, Вадим подошел к бару, заказал бутылку водки, сок, отдал деньги.

— Садитесь, мы принесем вам, — сказала улыбчивая девушка-бармен.

Кафе небольшое, столиков десять, половина пусты, и за столиками — всё девушки, сидели парами, по трое, только в углу компания, где были и парни; и все как-то невесело, все как-то интимно ; синий полумрак, музыка, и никто не танцевал, все сидели и пили и разговаривали.

Вадим сел за свободный столик, сел посреди зала, как напоказ. В центре столики были пусты, все ютились у стеночки, незаметные в этом синем, густом полумраке. И только Вадим, один, посреди зала. И чего он здесь сел? Но подняться и пересесть смелости не хватало, так и сидел, разглядывая синюю пепельницу, так и сидел, уставившись в эту дурацкую стеклянную пепельницу, пока бармен не принесла ему бутылку водки и сока в стеклянном кувшине.

От неловкости, чтобы хоть как-то справиться с собой, налил в стакан водки, разбавил соком и сразу выпил. Неловкость только усилилась. Он не знал, как вести себя здесь, а пить — вот так, одному — не хотелось, совсем пить не хотелось. Уйти бы… но… Он все сидел, все разглядывал эту синюю стеклянную пепельницу, не решаясь больше никуда взглянуть, и хоть бы музыка была нормальная…

Тонюсеньким голоском какой-то парень в углу за стойкой бара пел под минусовую фонограмму:

Пел противно и очень старательно, —