Денис Коваленко - Радуга в аду

— Ну и дурак же ты, Вадик, — произнес он так громко, что несколько человек оглянулось. Смутившись, Вадим как-то бочком отошел и зашагал вдоль дороги. — До следующей дойду, там сяду, — бормотал он, — и чего я в слух-то… Прикуси язык, — приказал он сам себе, и небольно, чуть-чуть, прикусил кончик языка, так и шел дальше — с прикушенным кончиком: а как было еще удержать себя?

То, что он проговаривал свои мысли… пугало это. Отец так и говорил — что это — первый признак, что с этого все и начинается… И Вадим сколько раз замечал этих людей, разговаривающих вслух — с кем-то, кого не было рядом. И это не было похоже на разговаривающих по телефону — когда по телефону, это понятно сразу: они действительно, разговаривали с кем-то, кто был, далеко, но был . Эти же люди… эти разговаривали совсем иначе, тот, с кем они разговаривали, кому посылали проклятья, с кем спорили, над кем смеялись, он был совсем рядом — без всяких этих метафор, что он был в них самих, что он был они сами , нет, они буквально разговаривали с тем, кто был сейчас с ними рядом . Жутковатое зрелище… И что, он… получается, он, такой же, как и… они?

Вадим и не заметил, как дошел до дома, где жил отец. Он очнулся только когда вошел во двор. Очнулся как-то вдруг. Встал возле подъезда, оглянулся. И весь этот двор, со всем своими яблонями и грушами, и эстрадой посреди двора, теперь не казался ему таким чудесным, каким он видел его тогда, в детстве. Он только сейчас заметил это — другим стал двор, обычным стал двор. Ведь совсем недавно он был здесь и не замечал, проходил в подъезд, не обратив внимания, а сейчас вот… Может, он просто устал от снега? И здесь было много этого гнетущего белого снега. И темно уже было, он и не заметил, как стемнело. Белый, покрытый сумраком снег; и оранжево-желтые квадраты, перечеркнутые кривыми тенями всех этих яблонь и груш… и ничего чудесного. Все те же, припаркованные автомобили, и люди, торопливо входившие в подъезд, и лица сосредоточенные, и головы — все опущены. Вадим стоял возле входа в подъезд и старался заглянуть в эти сутулые озадаченные лица: люди точно боялись и взглянуть на молодого человека, проходили мимо, и взгляды строго вперед или под ноги. И только железная подъездная дверь, всякий раз со скрежетом захлопывалась, никто не пытался ее придержать, скоро открывали ее, и, скоро в подъезд, и следом, со скрежетом, железный грохот. Удар — и дребезжащее эхо, и дрожь нервной погремушкой сотрясала голову. Но, точно специально, Вадим стоял возле самой этой двери, заглядывал в эти сутулые, спрятанные лица, и… ненавидел их — с каждым ударом, с каждым эхом все ненавистнее… Не выдержав больше, Вадим сам вошел в подъезд и не просто не придержал — как все, а даже еще размахнулся, чтобы удар был значительнее. Удар вышел на славу, Вадима аж передернуло, и какое-то необъяснимое удовольствие испытал он от этого пронизывающего железного грохота. Так им всем!

На третий этаж поднялся повеселевший, как-то раздраженно повеселевший, так повеселевший, что желваки вздулись, и захотелось что-нибудь такое сказать!.. Такое! Увидеть этого отца, всучить ему этот телефон, и сказать такое !..

С силой даже с азартом вдавил он кнопку звонка — раз, еще раз, еще, еще!

— Кто там? — чуть хриплый настороженный голос.

— Я это, — даже с вызовом ответил он. Дверь открылась. Впустив сына, отец выглянул на площадку, оглянулся, и только после этого запер дверь.

Отец уже вернулся в зал, и сидел на диване, пока Вадим все стоял в прихожей, все стоял… все в том же раздражении, но и в какой-то уже нерешительности: теперь он не мог просто всучить телефон и уйти.

— Ну проходи, — позвал отец. Вадим разделся, стянул ботинки и прошел в зал. Сел в кресло.

— Вот, — после некоторого молчания, положил он на стол телефон.

— Что это?

— Телефон.

— Какой еще телефон.

— Сотовый, как ты и просил. Я принес тебе.

— А-а, — вспомнил отец, — да это я так, — равнодушно сказал он, — зачем принес-то? — отец теперь с любопытством глядел на сына.

— Ты просил. Я принес, — ответил Вадим. Он никак не ожидал такого приема. Он-то представлял, что отец сразу схватит телефон, будет благодарить. А у него и лицо было вовсе не испуганное, и не радостное даже. А какое-то любопытствующее.

— Ну, и зачем он мне, — искренне удивился отец, — я так, просто, сказал тебе. А так, зачем он мне? Я и пользовался-то им не умею. И мне такого, домашнего телефона хватает. Так что, можешь забрать его.

— Я обещал, — растерявшись и… обидевшись, сказал Вадим, — я тебе его принес, и делай с ним, что хочешь, — вдруг раздраженно выдал он, — а мне он не нужен.

— И мне не нужен… А ты продай его, — просто, без умысла предложил отец, — он денег стоит, так что… Нет, конечно, тебе спасибо, — поблагодарил он, — как живешь? — спросил без предисловий.

— Нормально, — буркнул Вадим.

— А как твой лучший друг, дядя Глеб, поживает?

Вадим с ненавистью глянул на отца. Он что, издевается? Отец, и, правда, наблюдал за сыном с улыбкой, и взгляд прищуренный, озорной.

— Хорошо поживает. Я, вот, только сказал ему, что он еврей, — неизвестно к чему, ляпнул Вадим.

— О, как! — отец оживился, — и зачем? Ты что — такие вещи людям говорить. Ты, Вадим, смотри сейчас такое время, за одно это уже привлечь могут. А ты тем более… Ну, и что он?

— Ничего. Обиделся.

— Еще бы! — совсем развеселился отец, — ну ты даешь, — отец засмеялся, — ну ты… Нет, ну надо же… Сказать: ты еврей. А что ты еще сказал?

— Что он живет нечестно.

— Вадим, да ты просто… дурачок какой-то. Ну, надо же. Это… подожди, — он вышел на кухню, выпил воды, — ну, ты смотри, — приговаривая, вернулся он, сел на диван, нога на ногу, — ты больше не вздумай так никому сказать. Ты зачем все такое… — отец от какого-то возбуждения, радостного возбуждения, и говорить не мог, глаза блестели, казалось, отец светился от счастья, — с такими людьми дружить надо, а ты… Ну надо же… Он же тебе в отцы годится… Нет, Вадим, ты правда, какой-то ненормальный, я тебе скажу.

— Да, нет, — все в нарастающем раздражении замотал головой Вадим, — Я не говорил ему, что он еврей, я это так, только подумал, это тебе я вот сказал, что ему сказал, а так, я не говорил, я… — он совсем запутался.

— Вадим, — отец уже серьезно смотрел на него, — с тобой все в порядке? Ты как себя чувствуешь? — все пристальнее отец разглядывал его возбужденное раскрасневшееся лицо. Вадим молчал. — Так ты сказал ему или нет?

— Нет, не сказал.

— Значит, ты мне соврал, что сказал, так?

— Так, — кивнул Вадим.

— Зачем?

— Не знаю, — утупившись, признался Вадим. Он, правда, не знал, и объяснить не мог.

— То, что не сказал, это правильно, — сказал отец, — Такие вещи, я тебе уже говорил, говорить нельзя. Тем более, таким людям. Ты про меня ничего ему не говорил? Впрочем, мне все равно, — поспешно прибавил отец, — мы ведь даже с ним не знакомы. И ты не вздумай ему говорить, — прибавил, — а с такими людьми дружи, с такими и надо дружить. Такие люди хорошие друзья, особенно, если так к тебе хорошо относятся, — отец вздохнул, даже скорее, выдохнул, как после разрешения трудной задачи. Теперь сидел молча, лицо стало отрешенным, каким-то глубоко задумавшимся. Вдруг очнулся, вспомнил: — А телефон ты забери. Кстати, а ты где взял его, неужто купил?