Денис Коваленко - Радуга в аду

— Народ какой-то безбашенный пошел, — произнес Денис все в той же удрученной задумчивости. — Только что вот, история со мной случилась. В магазин иду, два пацаненка стоят, видно, что пацаны еще, лет четырнадцать, рослые, правда, акселераты; один вроде, так, взгляд нормальный, да и сам, видно, не отчаянный, обычный. Другой же… взгляд дерзкий, стоит, руки в карманах, шапка на затылке. — Есть пять рублей? — и тон, точно я должен ему, точно я вот обязан отдать ему эти пять рублей. И, главное, пацан — пацаном, ребенок еще. Говорю: — Нет, — даже усмехнулся, до того вид его крут был. Прошел мимо, а внутри так вдруг и перевернулось: неужели я выгляжу так, что какой-то мальчишка, вот так, нагло, у меня деньги спрашивает.

— А ты бы ему еще и ключик от квартиры, где деньги лежат, предложил, — усмехнулся Игорек, а вслед и Малек, Серега не усмехнулся, ему вторые сутки не до смеха было.

— Не до этого мне было, не до юмора, — ответил Денис, — злоба меня вдруг разобрала. Обратно, по той же дороге возвращаюсь, стоят. Думаю, ну, только спроси. И спросил же, все тем же тоном: «Ну, чего, нашел пять рублей?» Все, решил — удавлю гаденыша. В упор подошел к нему, говорю: «Ты почему со мной таким тоном разговариваешь, тебя, что, в школе вежливости не учили?» — он, казалось, только того и ждал: «Не учили, и чё — поучить меня хочешь?» — Игорек усмехнулся, следом, как зеркало, Малек. — Я остолбенел, — Денис и сейчас, точно остолбеневший пересказывал все это: — Смотрю ему в глаза, в упор, (мы с ним почти нос к носу стояли), спрашиваю, а у самого взгляд — порвать его готов: «Тебе сколько лет?» «Шестнадцать, и чё?» — «Да ни чё », — говорю, (а самого от этого и чё ? в дрожь бросило, вот, думаю, гаденыш), — «ты что, не знаешь, что с людьми, если обращаешься к ним с просьбой, здороваться надо? И есть такое слово, как пожалуйста — ты не знал?» — и что он мне ответил? Просто потрясающе ответил: «Ты мне незнакомый человек, чё я с тобой вежливичать буду?» — и второй поддакнул: «Да, мы не знакомы, чего с тобой здороваться будем, и пожалуйста еще говорить?» — «А останавливать незнакомого человека и деньги у него таким тоном спрашивать, это можно?» — спрашиваю, а у самого кулаки сжались, секунда — и убил бы обоих.

— И чего не убил? — спросил Игорек.

— Потому, что не из вашего я мира, — резко ответил Денис, — потому, что не умею я лаяться, не умею все ваши терки-говнотерки рамсить и разруливать, — и этот гаденыш нутром это почуял. Только дернись он — порвал бы я его; он и не собирался меня на гоп-стоп брать, он, что называется, чисто на базар меня разводил.

— А чего тогда остановился, и, как сам выразился, лаяться с ним начал? — резонно спросил Игорек, — если, сам говоришь, базарить не умеешь, а бомбить он тебя не собирался?

— А черт его знает… Зацепило, — в досаде произнес Денис.

— Ну, и чего дальше? — оживленно поинтересовался Малек.

— Дальше? — странно глянул на него Денис, Малек почему-то смутился, — дальше — он смотрит мне в глаза, и взгляд его стекленеет, потому, что мой взгляд озверел, потому что готов я был. Вижу его глаза и знаю — теперь он меня тем более не ударит, но и не стушуется. И что мне теперь? Вот, где я попал. Говорю, уже остывая: «Слушай, взгляд у тебя, вроде, нормальный, зрачки не расширены — не пьяный, не под кайфом. Чего так ведешь себя, чего дерзишь незнакомому человеку, который, к тому же, старше тебя?» — «А когда я тебе, ёп те, дерзил?» — «Да хоть сейчас, ругаешься и на ты меня называешь», — «А кто ты такой, чтобы мне выкаться с тобой? Я у тебя денег спросил, мне пять рублей на пиво не хватает. Нет у тебя, и иди себе, ёп те, я у другого стрельну. Я с тобой нормально — денег спросил. У меня бы спросили, я бы дал, если бы были. Мало ли какие проблемы у людей». — «А у тебя проблемы?» — спрашиваю. «У меня нет проблем». — «Ты больной?» — спрашиваю уже в досаде. — «Да», — отвечает. «И чего у тебя болит?» — «Все». — «Что, все: печень, почки, голова?» — «И почки и голова». — «Ну, и чего ты такой больной к людям пристаешь, иди, лечись, принимай микстуру, какое тебе пиво», — и он уже мне говорит: «Не хороший у тебя взгляд». «Еще бы», — отвечаю, и вдруг: «А зовут тебя как?» — «Паша, и чё?» — и стоим мы, как два бычка — нос к носу, так ведь до бесконечности можно стоять; и этот Паша, как понял, говорит: «Чего ты на меня вылупился? Нет у тебя денег — иди отсюда», — и таким тоном, точно, это я к нему пристал. И все, — глухо произнес Денис, — чувствую себя полным идиотом. Понимаю, что уйди я — все, проиграл: начал с ним лаяться, заговорил по его правилам — все… И ударить его не могу.

— Почему?

— Потому, что было у меня уже так, — в еще большей досаде ответил Денис. — Месяц назад. Когда собаку свою в логу выгуливал. Там достаточно людей собак выгуливает. Большинство — мужчины в возрасте, я там самый молодой. А месяца два назад парнишка, лет пятнадцати… тоже дерзкий, с гонором. Оно и понятно: рядом все люди взрослые, степенные, разговоры все ученые ведут, все по-взрослому, ему лестно, что он в такой компании. А сам бестолковый, без тормозов, матерится к месту и не к месту, и когда женщины рядом — все взрослее хочет казаться, мужественнее . Сам рыжий, взгляд с прищуром, не пуганый. Никто ему не замечает, точно так и надо. Спрашиваю, а чего он такой? Говорят, да чего с дитём связываться, мы ему делаем замечание, ему все равно, и ты не замечай. Я и не замечал. Когда вечером на прогулку вышли, подхожу, с каждым здороваюсь, руку протягиваю, ему руку протянул. Он — руки в карманы: «Виделись», — говорит, и все тем же мужественным тоном. Я, как опущенный, с протянутой рукой стою. Он уже отвернулся, с мужиками о чем-то умном разговаривает. У меня от такого все аж перевернулось, думаю, вот, гаденыш. Сам стою, покраснел, губы дрожат. Ладно, думаю. Утром встречаю его, из всей компании — он гуляет, да парень лет тридцати, спокойный, размеренный, коммерсант, запчастями к автомобилям торгует, но это не важно. Поздоровался я с ним и подхожу к этому чертенку рыжему. Причем, в тот вечер с коммерсантом обсуждали это, говорил он мне: «Ребенок он, почти дурачок. Не обращай внимания». Нет же, только увидел утром этого ребенка… За вечер такое во мне накипело; словом, только увидел его взгляд с этим прищуром, морду его лисью, озверел. Подхожу, с ходу ему: «Тебе что, руку мне вчера в падлу было пожать? Что я, как дурак, с протянутой рукой перед тобой стоял», — ответил феноменально, и, главное. С вызовом: «Так мы с тобой виделись, чего мне с тобой дважды здороваться? Здороваются один раз». — «Да хоть тридцать, — я враз завелся, — хоть пятьдесят». И он, вижу, заводится, в глазах страх, в голосе дерзость, и выдает мне это идиотское: «И чё?» — «Да ни чё!» — и пощечину ему влепил, не сдержался; это его: и чё? взбесило. «Блядь, увижу еще раз, будешь со мной по тридцать раз на день здороваться, руку не будешь опускать, я тебя, шусёнок, научу вежливости», — он отпрянул, смотрит волчонком, желваки вздулись, как от несправедливой обиды. Я развернулся, к тому коммерсанту подхожу, (он молча за всем этим безобразием наблюдал). Только подошел, он мне негромко: «Зря ты так, он же мальчишка еще, а ты ему пощечину», — я растерялся, — «ты же в педагогическом учишься. Понимать надо». Больше ничего не сказал. И у меня вдруг так ладонь, которой я эту пощечину влепил, зажгло, аж до зуда. Самому противно, стыдно даже.