Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Макс, у тебя червонец есть?

— Ромик, ты сдурел, — ответил ему Макс, — я не про червонец, а про выпить для храбрости. Мы же не к девочкам идем, а к Матрене.

Даже на такой откровенный диалог Ваня никак не отреагировал; подобно спящему голубю, он склонил голову набок и сквозь щелочки опущенных век сонно рассматривал трещины на асфальте. Ему не хотелось спать… ему хотелось умереть. Он представлял, как сейчас ноги его ослабнут, и, как из воздушного шарика, из которого медленно выходит воздух, так и из него потихонечку выветрятся силы, и плавно он сядет на асфальт. Единственное, что раздосадовало его — сколько он не представлял себя воздушным шариком, медленно оседающим на землю, как он ни старался, цвет воздушного шарика обязательно был голубой. Ваня силился представить себе зеленый, красный, хотя бы синий, но шарик упорно, что бы Ваня ни предпринимал, становился всегда голубым. Другой, может, и развеселился бы такому странному упорству своего воображения, но Ваню это ничуть не развеселило.

— Ну, как знаешь, — Макс извлек из кармана десятирублевую бумажку и протянул ее Мусе.

Приняв ее, Муся кивнул в сторону забегаловки с трогательным названием «Радуга» и, взяв совершенно инертного Ваню за руку, точно ребенка, повел его туда.

Маленькая, неприметная, с одной-единственной дверью, совсем без окон, забегаловка сиротливо ютилась в торце пятиэтажного жилого дома.

От входа до стойки бара — точно как от любви до ненависти — был один шаг, сделав его, Муся быстренько осмотрел стоявшие на стойке длинным рядком ценники и, найдя нужный, прикинув, что и как, положил на стойку десятирублевку и, хитро подмигнув классического вида продавщице, круглой во всех отношениях и накрашенной так ярко и ядовито, как не рискнули бы краситься малолеточки, собираясь на дискотеку, заказал:

— 90 грамм водки и стакан минералки.

— Не рановато ли, — взглянула она на него своими выкрашенными в дичайший зеленый цвет глазищами, но деньги взяла. Имела ли она в виду ранний возраст клиента или же раннее время, она не пояснила, спросила только: — Может, тебе 100 грамм налить, а минералки поменьше?

Муся отрицательно мотнул головой.

— Правильно. Точность — вежливость королей, — хихикнул бомжеватого вида мужичок, стоявший возле круглого столика в самой глубине забегаловки.

Забегаловка была всего шагов десять, первую ее половину занимал бар, на второй, тесно прижавшись друг к другу, стояло два высоких круглых столика, за одним и расположился мужичок.

— Правильно, отец, — согласился с ним Муся, принял у продавщицы заказ и, махнув Максу и Ване, прошел к мужичку и занял свободный столик.

— Вот у дружбана, — указал он на Ваню, — башка раскалывается, решили его полечить.

— Полечить, дело святое. — Хихикнул мужичок. Леченье — свет, а не леченье — тьма. У меня, корешок, вон, на прошлой неделе не опохмелился и все, Богу душу отдал. — Продолжал словоохотливый мужичок; видно, сам он только недавно опохмелился, лицо его было счастливое, просветленное и расположенное к разговору. — Жена не дала. Вместе пили. А наутро он просыпается, жена за столом сидит, уже опохмеленная, перед ней ополовиненная бутылка; он ее просит, чтоб налила, сил-то дотянуться нет, а она ему: вот тебе, и дулю показала. Он потрясся, потрясся, да так и помер. А налила бы, жил бы сейчас человек, жизни радовался… Ан видишь, от чьих рук смерть принял — от рук собственной жены. И ведь не посадишь ее… Вот такие вот бабы.

Не переставая хихикать, мужичок хитро кивнул в сторону продавщицы.

— Да ты посмотри, сколько им лет, какое им похмеляться, — сурово ответила продавщица. — Им еще соки и молоко пить.

— А это им виднее, что пить. Может, у них на сок аллергия, а молоко — давно доказано — продукт для организма вредный. А водка — это самый чистый продукт. Николай II всегда за обедом рюмку водки выпивал. А щас его святым сделали — канонизировали. Так вот.

— Богохульник ты, — покачала укоризненно головой продавщица. — Э-эх… Я если б узнала, что мой сын, вот так вот, по утрам, по забегаловкам шляется, прибила бы.

Увидев перед собой граненый стакан, вполовину наполненный прозрачной жидкостью, Ваня в отвращении повел лицом, готовый сблевать уже от одного его вида.

— Ты ее не нюхай, — сочувственно посоветовал мужичок, — а дыханье задержи, и, как водичку, только не залпом, а то подавиться можешь. Водка любит, когда ее с любовью внутрь принимают.

— Чему ты ребенка учишь, он вон весь бледный стоит, а ты его учишь. — Вновь покачала головой продавщица.

Ваня, не обращая ни на кого внимания, взял стакан без пререканий и без возражений, водку выпил, к удивлению сердобольной продавщицы и подростков, легко, совсем как «водичку»; тут же Муся протянул ему стакан с минералкой. Опустошив и его, не проронив ни слова, Ваня протиснулся между стеной и Максом и направился к выходу.

— Видно, с опытом человек, в очках, ученый, — умозаключил мужичок и вновь хихикнул: — Ну, теперь ему полегчает.

Ваня опьянел сразу же. Когда он оказался на улице, его слегка повело, чувство легкой пришибленности мягко накрыло его голову; поправив очки, он широко осмотрелся и, поймав изучающие взгляды Муси и Макса, остановился на Мусе; легко, как и должно быть, попросил у того сигарету.

— А вот сигареты, извини, нету, — развел Муся руками и, продолжая внимательно наблюдать за Ваней, напомнил: — Пора.

— Пора. — Кивнул ему Ваня.

До школы оставалось только перейти дорогу, а там сотня шагов по школьному двору и все…

— Муся, ты уверен, что все будет нормально? — чуть приотстав от Вани, негромко спросил Макс.

Муся не успел ответить. Обернувшись, Ваня вдруг хлопнул Макса по плечу и, то ли весело, то ли зло, по крайней мере азартно, выпалил:

— Нормально, Макс! Все нормально! Сядут все!

Макс остановился; сейчас он струсил — смелый, ничего не боящийся Макс сейчас струсил. С подозрительной опаской он вглядывался в Ваню, пытаясь разобраться, что все это значит, особенно последнее: «сядут все».

— Не менжуй, Макс! — Ваня готов был взлететь или, по крайней мере, сплясать. Подпрыгнув, он хлопнул ладонями по животу и ляжкам, прокричал: — Охо-хо! — И, ткнув Макса пальцем в грудь, заявил: — Тебе бояться нечего.

— Знаешь что, Муся, — повернулся к тому Макс, — не уверен я, что сейчас время к Матрене идти.

— Нет, Макс, именно сейчас время, — снова влез Ваня.

— Вы чего, рехнулись оба? — обращался Макс исключительно к Мусе. — От него водярой несет; и глянь, чего он вытворяет. Вы чего задумали?

— Мы задумали то, что и хотели задумать, — вновь ответил за Мусю Ваня. Такой легкости и такого полного пофигизма, как сейчас, он еще не чувствовал. Ему было на все наплевать, и это «наплевать» так ему нравилось, что ему петь хотелось; он ничего не боялся; он — вот сейчас — мог запросто послать всех и пойти гулять. Но ему самому хотелось идти к Матрене и говорить, говорить ей все — пусть знает!