Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Все ясно, — твердо заявила она оператору, торопливо сворачивая микрофон, — теперь в школу.

— Как получилось? Крупный план трупа взял хорошо… кстати, как его имя, надо не забыть спросить у директора… Так, после школы, только адрес нужно узнать, к нему домой, и интервью с родителями, и их мнение о случившемся… Я нормально получилась?… Отлично… — не переставая тараторила девушка, чуть ли не бегом направляясь к главному входу в школу…

Выскочив из директорской в коридор, Муся, также поддавшись общему порыву, побежал за Ваней, бежал он не в первых рядах, и видно, даже не стремился к этому. Только он достиг пролета между третьим и четвертым этажом, как услышал девичьи визги, и, словно поняв все, развернувшись, спотыкаясь, понесся вниз по лестнице, на улицу. Вместе с ним развернулись еще несколько подростков, подгоняемые криками: «прыгнул, прыгнул!». На улицу уже выскочила целая толпа.

Казалось, во двор школы бежало не двадцать человек, а одна упругая, сосредоточенная, тяжело дышавшаяся масса; спотыкаясь, толкаясь, обгоняя друг друга, как бегуны на дистанции, резко вильнув хвостом из двух-трех человек, она свернула за угол, пронеслась мимо окон столовой, сделала последний разворот во дворе школы и, резко затормозив, стала шагах в десяти от лежащего на асфальте Ваниного тела. Теперь подростки не торопились, осторожно, точно охотники, подбирающиеся к спящему зверю, они обступили тело полукольцом — Ванины ноги лежали всего в полуметре от стены школы. Страх и любопытство просматривалось в каждом лице, никто и шага не сделал, чтобы хотя бы проверить — может, жив еще; все только стояли и смотрели, парализованные одним общим чувством. Удивительно то, что уже после, с течением времени, когда тех подростков, кто первым увидел вблизи тело, спрашивали: «Ну, как, какой он был-то, кровь там, ну, это самое — мозги там…», никто не мог ответить ничего конкретного, словно не в яркий солнечный день они видели тело, а сквозь непроходимый туман. Единственное, что могли вспомнить: «лежал… и крови лужа». Детали не мог вспомнить никто, разве за некоторым исключением. Только уже через несколько дней, когда Ваню показали по трем местным телеканалам, даже те, кто и не видел его воочию, все подробно описывали, совсем уж сгущая краски; доходило до того, что спорили, на сколько частей раскололся череп, и сколько ребер выскочило наружу, все-все подробно описывали и верили, что так оно и было… Но сейчас… сейчас многие и смотрели-то через прищуренные веки; кровь — вот, что первое бросалось в глаза. Ваня упал затылком, и из треснувшего черепа кровь, точно нимб, вытекала не отдельными ручейками, а одним большим полукруглым пятном, это пятно и завораживало взгляды подростков. Муся не был исключением. Молчаливое созерцание длилось до тех пор, пока сквозь толпу, расталкивая остолбеневших подростков, не пролезла школьная докторша и учитель физкультуры Михаил Иванович, тогда только многие очнулись, и шелест негромких голосов прошелся в толпе. Вдруг Муся вздрогнул. Очки, бывшие на ванином лице, не слетели от удара, даже не сползли и не съехали, а остались там, где и должны были быть. И, то ли показалось Мусе, то ли солнечный луч отразился в их стеклах, может, тень неправильно упала, только Ваня моргнул, и не просто моргнул, а подмигнул, и подмигнул конкретно Мусе, и совсем незаметная, сладкая улыбка тронула Ванины губы, и оттуда, точно зверек из норки, показался кончик языка, показавшись, он тут же спрятался обратно. Легкий озноб тронул Мусину спину, и судорога свела лопатки так, что спина Муси выгнулась полумесяцем. Быстро опомнившись, он оглянулся: видел ли кто его движение, но никто не обратил на него внимания, все взгляды были прикованы к Ване:

— Господи, что же это такое, Господи, — испуганно причитала школьная докторша, не зная, с какого краю подступиться к Ване.

— Насмерть, — лаконично констатировал Миша.

— А может, все таки… — не договорив, с надеждой посмотрела на него докторша.

Миша лишь отрицательно покачал головой. Он так же, как и подростки, молча смотрел на Ваню, ничего не делая, да, в сущности, и не зная, что делать в такой ситуации. Он даже не разогнал толпу и не рявкнул ни на кого, по своему обыкновению.

Мусе очень хотелось выбраться из толпы и скрыться, он ждал подходящего момента и выбрался из полукруга как раз тогда, когда к школьному двору подъехал «Жигуленок» с тележурналистами.

А что делать дальше? — возник и встал перед Мусей вопрос, требующий незамедлительного разрешения. Муся растерялся: действительно, а что дальше? Игра закончилась, все, гамовер… Но действительно ли это конец?.. — С такими мыслями он дошел до парадного входа в школу, совсем не обращая внимания на взволнованно бегущих на школьный двор учеников, на ходу кричащих ему:

— Ну, чего там, что видно, телевидение, говорят, приехало?!

«Вот ты и остался один… в живых… последний герой, — мелькнуло в голове, — и чего добился, три миллиона что ли выиграл? Зато остался в живых, прям, как Сергей Одинцов… Кстати, там тоже Ваня был. Правда, у него голова целая осталась; но уверен, сказали бы этому Одинцову голову ему за три миллиона раздробить — раздробил бы, и еще считал бы, что так и должно… Блядская игра, один в один, как наша жизнь, что ни человек, то Иуда… Это котенок во мне говорит, — мысль больно кольнула его, побледнев, он замер, лишь взглядом провожая снующих туда-сюда учеников и учителей. — Все сходится, все правда, — беззвучно произнес он. Образ Снежаны, по-детски надувшей губки и хитро прищурившей глазки, всплыл перед ним. — Но нет, — развеял он его нервно рукой. — Нет. Вы сходите с ума по-своему: вешайтесь, котят спасайте, из окон прыгайте, я — нет. Я еще не до конца рехнулся. Я только до конца игру довел. Я только довел до крайности то, что вы не осмеливались доводить и до половины, да еще трусость свою принимали за благоразумие, и тем утешались, обманывая сами себя, — так кажется, подпольный человек говорил… Так — все так…»

Остановившись, Муся стрельнул сигарету и, не стесняясь, открыто закурил прямо у входа в школу. «Мидзогути сжег Золотой храм, и, сидя на холме, наблюдая, как огонь уничтожает самое прекрасное, впервые закурил сигарету. Ему стало легко и покойно. Он уничтожил прекрасное, сожгя Золотой храм и, тем самым, уничтожил прекрасное в себе, освободил свою душу и себя от прекрасного. Я уничтожил Ваню, курю вот сигарету, на пепелище, но легче ли мне от этого?.. Легче ли, что уничтожил прекрасное в себе?.. — Муся поморщился, — тоже мне, прекрасное нашел, что считать прекрасным… Сравнил Золотой храм с… с латентным гомосексуалистом… А был ли мальчик? — от этой внезапной мысли слабая улыбка тронула его губы, Муся стал внимательно следить за вбегавшими и выбегавшими из школы учениками и учителями, следить так, словно искал он кого-то, словно вот-вот из дверей выскочит Ваня… — С проломленной черепушкой, — подытожил Муся чуть слышно и, бросив в урну окурок, негромко и с каким-то необъяснимым наслаждением запел: