Денис Коваленко - Татуированные макароны

— Что, завидуешь? — негромко говорил он сам себе, неторопливо шагая в сторону Ленинградского проспекта. — Завидуешь, и сам это знаешь. А вот так, как у этого мальчишки, дерзко и живо не можешь. Да и никогда не мог.

Не зная куда идти, Виталий остановился возле троллейбусной остановки. Перед глазами его все еще стояла нарисованная Сашей ваза, гордо подбоченившаяся ручками, выпятив звонко-болотную блестящую грудь, и возле нее, как раб, преданно лежал услужливо-оранжевый апельсин.

— И ведь, словно, не предметы он рисует, а людей, — вновь с невольной завистью беззвучно произнес Виталий.

«Ну ладно, черт бы с ним с этим Черкасовым, куда идти-то думаешь?» — спросил он сам себя, бессмысленно разглядывая проезжающие машины, людей, спешащих куда-то, или ожидающих троллейбус. Идти ему было некуда. Работая в клубе, Виталий и жил в нем вот уже полгода, с тех самых пор, как он приехал в этот город и устроился работать в этот клуб.

— Скука, — негромко произнес он, и вновь перед его глазами возникла гордо подбоченившаяся ваза. — «Полгода уже здесь живешь, — беззвучно говорил он сам себе, разглядывая людей и машины, — а ни друзей у тебя нет, ни денег ты не заработал, чтобы хотя бы квартиру снять. Даже на выставке ни на одной не выставился. Только пьешь, да в истории всякие от скуки влезаешь. А потому, что все устраивает», — лаконично заключил он и усмехнулся.

— Но все равно — скука, — уже без усмешки повторил он и добавил, точно подбадривая себя: — Ты, Виталий Андреевич, бездарный, бестолковый человек. Ты вот сейчас стоишь и смотришь вон на ту женщину, и она, наверняка, думает, что ты ее хочешь, а ты на самом деле хочешь похмелиться. А делать тебе все равно нечего — скука. А тут, может, история какая-нибудь выйдет, она тебе миллион подарит или квартиру подпишет, или опохмелит… Черт возьми, но это же не женщина, это же экспонат, это же ожившая картина Отто Дикса, — невольно прошептал он, наблюдая за ней.

На вид ей было чуть больше пятидесяти. И в молодости она, наверно, не блистала красотой, но, несомненно, она была первой кокеткой в своей компании. В этом Виталий даже не сомневался.

Подошел троллейбус, часть ожидающих суетливо, еще завидя троллейбус издалека, вплотную подступила к дороге. Женщина, которую Виталий уже определил в разряд отто-диксовских, поднялась со скамейки и, держа в одной руке портфель, другой придерживая длинное до пят черное старомодное пальто с отороченным каракулем воротником, кивнув Виталию на троллейбус, нетвердо ступила на дорогу. Виталий раздумывал недолго, точнее, он и вовсе не раздумывал, появилась возможность влезть в историю, и он, движимый первым порывом, полез в нее.

Он уже стоял возле дверей и помогал женщине войти в салон. Пассажиров оказалось немного, половина сидений пустовала. Опираясь на руку Виталия, она дошла до первого свободного сиденья и медленно, словно оказывая Виталию честь, позволила ему усадить себя на место.

— Присаживайтесь, — наконец указала она ему на сиденье впереди себя.

Сев, Виталий краем глаза окинул салон, пассажиры были заняты собой, но чувство, что все они смотрят на него и порицают его такой необдуманный поступок, не покидало его всю поездку. К тому же женщина говорила довольно громко для доверительной беседы, чем смущала Виталия еще больше. Более того, раздражала, он уже начал жалеть, что полез за ней в троллейбус. «Лучше бы, как всегда, пошлялся, и спать пошел», — раздражаясь все больше, думал он.

— Я вижу, вы очень образованный юноша и очень благородный. Вы мне нравитесь. И я не ошибусь, если предположу, что вы — человек искусства, — у нее был прокуренный, но совсем не грубый голос, чрезмерно манерный и протяжный. — Вы очень помогли мне, — продолжала она. — Вы знаете… ноги, — она слегка тронула своими пальцами его руку, лежавшую на спинке сиденья. Виталий невольно вздрогнул и деликатно высвободил руку. — Редко встретишь сегодня такого молодого, красивого и доброго юношу, — продолжала окучивать его комплиментами женщина. — С удовольствием я отплатила бы вам, угостив вас настоящим турецким кофе… Я знаю, вы не откажите мне. У вас такие красивые руки и такие тонкие пальцы. Вы очень красивый юноша, уверена, девушки от вас без ума.

Виталий был просто уверен, что весь салон, включая водителя, смотрит на него, и всех, включая водителя, сейчас стошнит.

— Нет, нет, что вы, — ответил он даже испуганно.

— Ну, не кокетничайте со мной, вы же так красивы, — и она еще раз коснулась его руки. — А теперь расскажите мне о себе.

От такого напора Виталий не находил себе места, он пытался улыбаться и избегал смотреть в глаза женщине.

— Вы еще и стеснительны — редкое качество. Я буду вам совсем признательна, если вы поможете мне… Этот портфель так тяжел. Знаете ли, книги… Мы выходим.

Виталий помог ей спуститься с подножки.

Спустившись, она взяла Виталия под руку.

— Пойдемте, нам туда, — она указала на букинистический магазин.

Чувствуя ее руку, Виталий выпрямился как от озноба; стыд овладел им — как и в троллейбусе, ему казалось, что все, буквально все, смотрят на него и знают, зачем он идет, вот так, под руку, с этой… женщиной.

Женщина, напротив, чувствовала себя уверенно и за руку держала Виталия не как дама, а как девица, идущая под руку со своим любовником. Ко всему прочему, хоть и обращалась она к Виталию на «вы», представилась ему просто Леной. Называть эту пятидесятилетнюю «Леной» у Виталия язык не поворачивался, и ограничивался он нейтральным «вы».

Сколько времени таскался он с ней по букинистическим магазинам, находящимся в центре города, Виталий и счет потерял. Ему хотелось пить, есть, курить, в конце коннов. Сигареты у него давно кончились, так как Лена своих сигарет не имела, а Виталиевы курила с удовольствием.

Заходя в магазин, Лена открывала свой портфель и предлагала продавцам лежавшие в нем книги. Виталий уже видеть их не мог: два толстенных словаря, русско-польский и русско-венгерский, два тома карельских народных сказок и роман Дюма «Три мушкетера», издания 1950 года. Из всех книг продавцов интересовал лишь Дюма, но цена, которую они предлагали, Лену не устраивала.

Поначалу Виталий даже старался забавлять себя тем, что он вот так вот, уже не первый час, таскается по букинистическим магазинам под руку с престарелой, но желавшей такой не казаться женщиной, говорившей о том, какой Виталий умный, красивый, внимательный и между делом намекающей, что и она еще хоть куда.

Но потом ему все это порядком надоело. Он устал. Замерз. И думал только об одном — как бы поделикатнее попрощаться и уйти. «И чего я с ней таскаюсь?» — улыбаясь ее болтовне думал он и, чтобы окончательно не опуститься в своих же глазах, нашел себе оправдание — первое: все равно пока делать нечего; второе — второе было самым замечательным; сейчас ему все сильнее хотелось есть, даже больше, жрать. Благодаря второму оправданию, он даже поверил, что идет с ней исключительно из любопытства… даже нет — из чувства сострадания, он помогает пожилой женщине нести портфель, и почему бы ей не отплатить ему добром — не пригласить его на чашку кофе, тем более, что она уже это сама предлагала. И он произнес: