Игорь Савельев - Ложь Гамлета

Впрочем, он повосхищался, когда отъезжали от станции: какой закат!.. какое солнце!.. — чтоб сойти за простачка. Но реально — смугло полыхал весь горизонт.

Они остановились.

— Деньги с собой? — спросил Гремио-2.

— Половину сейчас, половину после?

— Всё сейчас.

Олег ответил богоугодным «океюшки» и полез в карман.

Когда приехали к каким-то гаражам — не гаражам, постройкам — не постройкам, заборам и чему-то подобному (на «Ниву» с энтузиазмом побросалась цепная собака, едва не колотясь о борт), — всё было уже еле пунцовым. Солнце почти ушло за лес. Выйдя из машины, Олег якобы с удовольствием поразмялся, на самом деле — выгадывал время, чтобы оглядеться. За постройками, и за еще одним забором, высилось кирпичное здание типа школы — видимо, сам центр. Далее Гремио-2 проконвоировал его до ворот какого-то теперь уж точно гаража. Отпер. Пропустил вперед, в темноту, и помедлил, прежде чем повернуть выключатель.

Ничего страшного Олегу не открылось — только бешеный хлам, пробраться через который можно только виртуозу. От пола до потолка всё громоздилось, висело, нависало: новые покрышки, старые столы, коробки, коробки, коробки. Непонятно, как сюда вообще удалось это впихнуть.

Гремио закрыл двери, и Олегу стало неприятно, хотя до сих пор он старался если не подавлять, то контролировать это в себе — слабое подобие паники. И не в такие передряги попадали, конечно, но здесь, черт знает где, когда никто не знает, куда ты выехал (вот это он накосячил, конечно) … Это было бы уж совсем нерационально и в комикс-духе, но если этот «Здраво» -маньяк решит его тут заколбасить, никто и никогда не найдет ни косточки. Интересный сюжет, кстати (явился Олегу к «заколбасить»). Затворнический «ребцентр», практикующий каннибализм ввиду общей дикости и экономии на тушенке. Короче, он развлекал себя, чем мог.

— Раздевайся.

— Ого.

«Еще и с извращениями».

Конечно, звездочка подтанцовки предупреждал (а), что обыщут, так что можно слишком-то не вибрировать.

Подрагивая, впрочем, потому что было холодновато для таких процедур, Олег тупо и долго прикидывал, куда что можно положить, и с трудом переступал босыми ногами по примятым ботинкам, прежде чем и ботинки пришлось отдать.

— Нагибаться? Смотреть будете?

Гремио глянул на него с сожалением, как на вконец заблудшую овцу.

— Наша философия такая. Если что-то найду. То. Заставлю сожрать в десять раз больше. И запихну обратно в поезд.

— О, так у вас и запасы есть.

— Пошути, пошути.

Он закончил прощупывать швы и бросил вещи на коробки:

— Сиди тихо и жди.

И ушел, заперев гараж снаружи с нарочито громким лязганьем.

Прекрасно. Олег огляделся. Это ж надо — столько он хотел прочитать, всё откладывал, не успевал в метро и т. д. — а оказался здесь — и без телефона. Знал бы — хотя бы бумажную книжку бы взял… Впрочем, тусклый свет под самым потолком, подпертым ящиками, вряд ли бы позволил что-то всерьез почитать.

Прошло пять минут, а может, пятнадцать (наручные часы Олег сдуру тоже не взял, ни почему: в фотосессиях из «Яблока Евы» замазывают же зачем-то часы и татухи еще тщательней, чем лица) — и он понял, что это будет очень долгий вечер наедине с. Во-первых, здесь было холодно, даже когда раздевался — Олег, подстегнутый адреналином, не так это прочувствовал. Поплюхавшись, пощелкав пыльные кнопки, он включил, наконец, обогреватель, работавший по принципу тепловой пушки, и долго заглядывал в его жерло — а нет ли там раскаленной спирали: не пожжет ли ему в этом карцере кислород. Пахло погребом. В буйной юности, можно сказать, детстве Олег читал Лимонова, «Лимонку» и вообще всё (из этой серии), что алтайскому подростку было доступно — не столько физически, сколько в плане кругозора. Так вот, из многочисленных советов доброго дедушки Лимонова, на месте которых сейчас — звенящая пустота, осталась только ерунда вроде «как правильно жарить мясо», да страстные проповеди: не ходите в наушниках!.. не слушайте музыку!.. Иначе вы окончательно разучитесь думать, оставшись наедине с собой, вообще не будете иметь такой привычки — думать!.. Ну, что-то в таком духе; интересно, например, что Газоза, когда они выходили на улицу, не ходила без наушников. Вообще. То есть она втыкала затычки, включала Energy, и только после этого общалась с собеседником. Олег поймал себя на том, что может брюзгливо прибавить: «Поколение Газозы». Да более того, бывали моменты, когда он… ну, не то что приставал всерьез (когда всё переходило к серьезному, он просто властно забирал из ее рук телефон). Так, немного дурачился, для начала. А она валялась с телефоном, в режиме серфинга по соцсетям, и никак не могла отлипнуть. В полумраке горящий на максимуме экран ее «Моторолки» (на которую он, кстати, добавил) расставлял акценты особенно ярко. Олег ржал, потому что вот эта сцена точно выглядела абсолютно педофилически. Девочка, уткнувшаяся в чатик, разве что без косичек и полосатых чулок, гимн инфантилизма, но и еще чего-то. Не совсем «равнодушия», «пренебрежения», всё не то. Какого-то превосходства над старшим, забавно-наплевательского. То, что всегда демонстрируют подростки. Попавшие. В такие. Отношения.

Она ничуть не изменилась. Он думал, что повзрослела. Хоть волосы мучить перестала. Теперь она была не оглушительно-обесцвечена, а такой… смокший эффект светлорусых волос. Так делал Кобейн, а до него Мадонна: короче, не современно, но очень свежо. Так ей идет больше. Она пригнулась, чтобы не стукнуться о железку, а разогнувшись, откинула волосы с лица, как будто сакцентировала.

— Ну, привет…

Сталкер остался сторожить их на улице.

Она улыбалась, Олег тоже, кажется, глупо улыбался.

Она выглядела очень хорошо. Вот говорят же — повзрослела, распустилась. Раскрылась. Хочется как про цветок, а получается как порнуха. Олег неловко двинулся и, запнувшись о хлам, обнял и поцеловал ее куда-то в шею, в ускользание за волосами.

Запах! Олег никогда не думал, что так хорошо его помнит. Здорово перебиваемый чем-то резковато-жженым — то ли от пены для волос, то ли от самих мокрых волос, — он все же таился там, где ухо и ниже, и был таким одновременно и возбуждающим, и невинно-домашним; от ее кожи так пахло по утрам, когда она просыпалась сонная, смешно-бестолковая, растрепанная.

Теперь ее даже не хотелось звать Газозой. Хотелось чего-то более «девочкового», хотя обратиться по подлинному имени, сейчас и впервые, было бы, наверное, странно.

— Почему ты тогда ушла?

Она молчала, улыбалась и рассматривала его с какой-то чуть отстраненной чуть-гордостью. Чуть-покровительской. Как умеют лишь взрослые женщины.

— Ты же умер, и я уехала. В Питер.

— Кто тебе такое сказал? Юрец?

— Нет. Я же приходила в квартиру и видела гроб. Ты лежал в гробу. Я ушла.