Игорь Савельев - Ложь Гамлета

Валера убивал время тем, что делал долгие подсъемки чугунных абстракций, а когда в ритуальный зал закатывали очередной гроб, снимал это издали и с локтя, чтобы не слишком привлекать внимание.

И — они чуть не прохлопали ушами. Хотя Олег пару раз задерживал взгляд на этой маленькой группке в углу. Но что-то до последнего мешало ему сопоставить всё: трех-четырех педагогических теток в прямых пальто. Двух ребят с явной инвалидностью: у одного, кажется, заячья губа, но из другого конца фойе не видно; оба они дэцэпэшно слонялись в своем углу и иногда что-то олигофренически гулили, и тогда педагогические тетки негромко их унимали. Еще, оказывается, была старушка — совсем сгорбленная, маленькая, в черном пальто, поэтому ее и вовсе не было видно на диванчике. Ведущая церемонии зычно объявила фамилию, и группа пошла ко входу в ритуальный зал — бабушку повели под руки. Гроб ждал.

— Снимай! — крикнул Олег, как во сне.

Это была фамилия парня, который бросился с крышей вместе с Газозой.

Они с Валерой рванули было к залу, но туда их не пустили. Дверь закрылась. Валера долго упорно ее снимал, как будто мог разрезать, как автогеном, взглядом через объектив.

— Почему ты не сразу их снял?

— Э, так это ты должен мне говорить!

— Не, Валер, я не в этом смысле. Я вот не подумал, что это они. Ты, видимо, тоже. Вот почему?

Валера призадумался. Они присели на пуфики: теперь-то точно придется ждать. Минут десять.

— Ну, обычно, когда умирает кто-то молодой, приходит куча людей, — сформулировал, наконец, Валера.

— Во-от! Вот именно! — Олег был странно взбудоражен, он вскочил, не мог усидеть. — Здесь не было родителей, так? Тебе не кажется, что он, например, сирота? Что он болел и всю жизнь прожил в каком-нибудь интернате?

— Я тут типа Ватсон, да?

— Вот эти пацаны — они же были же похожи на интернатских? — допытывался Олег. — Вот по-твоему, с ними что? Какой диагноз? Ты же их снял, да?..

Всё заняло сильно меньше, чем десять минут. Видимо, никто ничего не говорил. Двери раскрылись, государственная дама с чувством сказала: «Прощайте!» — этой ударной нотой здесь завершалась каждая церемония. Съемочная группа кинулась наперерез.

— Где находился ваш внук? — Олег пытался докричаться до старушки, которая, кажется, не понимала, что он хочет. — Где он содержался? Назовите учреждение!

— Молодой человек!..

Его начали теснить педагогические тетки, потом государственная, потом прибежал охранник, и даже священник и оператор синтезатора выглянули из зала посмотреть — что тут происходит. Олег убеждал, что «всё, всё», его, плывущего, вели, Валера на всякий случай зачехлял камеру, тем временем — неизвестные близкие покойного юркнули в свой катафалк, насколько быстро это можно было проделать с еле ходящей бабушкой и инвалидами.

Они шли к автобусу «Файла», который Хижняков благоразумно запарковал в самом дальнем-неприметном конце. Будто предчувствуя, что будет скандал. Впрочем, — а когда его не было.

— Я останусь, — решил вдруг Олег, когда уже рассаживались.

— Че вдруг?

Он сказал первое, что в голову пришло — что попробует перетереть с работниками, дать денег, чтобы они сфоткали того парня в гробу.

— Он же уже горит.

— Да вряд ли.

Как по команде, все, в том числе Хижняков, оглянулись на крематорий, но над ним по-прежнему не было дыма. Может, труба запрятана в самую глубь этого сложного куба. Может, ее вообще нет. Кремация здесь казалось фальшивой, прощание — условным. А может, Олегу вообще всё теперь виделось сложным плетением обманок.

— Ну, как хочешь.

— Доедешь до студии, купи Роксане шоколадку.

— Че это я?..

«Файловский» катафалк выехал из ворот, и Олег остался в этом месте один. И побрел подальше, в направлении часовни, или что это, хотя охрана крематория вряд ли выследила бы его. Когда он обходил стоянку роскошных черных автобусов стороной — это же почти лимузины для мертвых! — то все-таки заприметил над кубом дымок. А может, показалось.

Поначалу он не понял, что за метафора смерти высится вдали: она наплывала бетоном над «парадной» частью кладбища, на каком-то холме. Подойдя ближе, он узнал, что это памятник чернобыльцам. Потом Олег вспомнил, что встречал его фотографию в каких-то статьях о катастрофе, но не знал, что это памятник кладбищенский, не городской. Оно, действительно, подавляло. Вблизи фантастическая полусфера была больше похожа не на атмосферный взрыв, а на что-то густо-нескладно-животное; как будто человек попал под колпак неведомой силы, но еще не знает об этом. А внутри да, человек, парит, раскинувш руки. По картинкам на тему Чернобыля — Олег немного по-другому представлял этот памятник (а может, не было контекста). Раньше казалось, что это почти счастливый человек, парит с закрытыми глазами и улыбкой: может, в этом было заложено незнание о том, как шарахнет сейчас мирный атом — грубо налитой бетонной массой за спиной. Вблизи оказалось — нет. И дело не только в том, что и фигура оказалась полна грубой абстракции, то есть не различить ни улыбки, ни глаз. На чугунных корявостях сразу оплавлялся снег. Интересно, как они здесь лежат — правда в свинцовых гробах?..

Куда ни ступишь — рыжая каша, но Олег шагал и шагал дальше, вглубь, к странным рядам, которые вблизи оказались колумбарными стенами. Черная мелкая вокзальная плитка на торцах, цемент на склейках мраморных плит-фасадов. Прилепленные скотчем пластмассовые цветы. Еще не занятые ячейки. Бетонная их обыденность, — крупнопанельное домостроение в масштабе 1:10, — Олег заглянул в одну. В ней стояла пивная бутылка.

Олег никогда раньше ничего такого не видел.

Походил, насколько позволяла грязь — в это кладбище нельзя было углубиться с сентября по май, как в заколдованное место; почитал. Там, где было по нескольку урн, позолоченные завитушки букв теснились и лезли друг на друга, и иногда можно было гадать, кем люди с разными фамилиями, умершие с разбросом в сорок лет, приходились друг другу, кроме того, что держали место. Много, много людей, кажется — миллионы.

Вот она — Москва. Вся сюда загнана. Экономно. Он за эти годы так и не понял, какая она — настоящая Москва, и за разглядыванием людей в метро не понял, так как все они были на вид гастарбайтеры, разной степени успешности. И по местам работы своим не понял. Видимо, он просто не знал, где искать.

Когда они уходили с телика, был большой скандал. Ну, как «скандал». Директриса не хотела отпускать сразу двух ведущих журналистов. Тоже, вся была такая из себя государственная дама. Вызвала к себе, под комичные часы, на циферблате которых разве что не обнимался тандем (интересно, сейчас уже сняли?), и принялась корить, что они «погнались за рублем», хотя что тут такого. Хотя в Москве, как слышал Олег, обычно платили в долларах. Олег тогда произнес страстную речь, но не про доллары, а про то, что мы ложимся тут под каждого районного чиновника, снимаем никому не нужные перерезания ленточек (в документах писали: «перерезывание»). Джинсу о том, что в ДК Сибэнергомаш открылась ярмарка шуб. Как раз накануне был скандал, Юрец впопыхах не нашел ни одной подходящей красотки, а может, просто решил похулиганить, и, в общем, обрядился в шубку перед камерой сам. Говорили, мэр лично прислал госдаме смс-ку: «Что это за кабарэ?», причем именно с «кабарэ». Юрец сидел и похрюкивал, а Олег нес страстную пургу, что где-то есть настоящая журналистская работа, настоящая профессия!.. То есть, где-где!!! Госдама хмыкнула: ну, пообломаешь крылья в своей Москве. Покоритель Москвы нашелся.