Игорь Савельев - Ложь Гамлета

Так что когда ему начали вдруг названивать из приемной СС — он не то что не отвечал «принципиально». Ему действительно было не до того. А вот сам СС истолковал так, что «принципиально».

— Не хотите со мной разговаривать? — как бы и шутливо, насколько это получалось, спрашивал он.

— Сергей Спартакович, вы вот, когда закрывали фильм, со мной поговорить почему-то не захотели.

— Олег, о чем вы?.. Я слышал, что вы заболели. Кто закрывал фильм? Когда?..

Перепираться было неинтересно, но СС долго и тупо настаивал, чтобы Олег все-таки прибыл для очень важного и жутко срочного разговора. Олег отбивался вяло. Эти тени из прошлого не волновали его совсем, тем более что благородный Баргямянц нашел-таки возможность хоть скромно, но оплатить.

— Хорошо, я расскажу по телефону, — заявил СС так тяжело, как будто инертность Олега толкнула его на страшное.

— Что такое, вас прослушивает госдеп?

— История с фанатскими группами, с сектой сторонников Коноевского в соцсетях получила трагическое продолжение, — торжественно зачитал СС: паузы левитановы. — Два дня назад два активиста этих групп покончили с собой. Они прыгнули с крыши недостроенного дома в Балашихе, а перед этим оставили обращение, в котором говорят, что умрут за право великого художника творить без цензуры.

— Угу.

— Один из самоубийц — несовершеннолетний! — значительно прибавил СС.

— Угу. А второй? — рассеянно спросил Олег.

— Вторая. Это девушка. Ну, ей-то, кажется, девятнадцать, я сейчас посмотрю. Но парню-то — семнадцать!

— Возраст согласия, — машинально отметил Олег. Его отвлекал зов от стойки: «Александр! Александр!» — продавщица держала в руках его поименованную кружку кофе и зычно кричала на весь Starbucks. Хотелось забрать, но разговор держал.

— Стоп. Кому девятнадцать?

— Девушке.

— Как ее зовут?!

— Ну, подождите, подождите, сейчас, — удивленно отвечал СС, все-таки сбитый с пафосного настроя. — Вот вы бы лучше подъехали… Так… Потылицына Анна Сергеевна. Так я вас жду?

Когда они гуляли по ВДНХ, как раз пошел снег — чуть-чуть, почти незаметный в полете, но телевизорными помехами — на рисунке пальто. Аня скучала, Олег изводил ее нудными разговорами о ракете. Он, кажется, припомнил историю, как что-то с запуском такого вот «Востока» не сложилось, сломалось, не включилось, и надо было отменять старт — то есть сливать топливо, класть ракету обратно, поездом-ползком оттаскивать в ангары на ремонт. Но что-то там было такое, кажется, стыковка. Другой корабль уже ждал в космосе. Такое, что нельзя было перенести. И героические люди Байконура вызвались чинить ракету прямо так — на высоте. Их поднял лифт. Много часов они что-то латали на ледяных казахских ветрах. Кто-то, в итоге, остался без пальцев, но ракета — полетела. Представляешь, какие были люди.

— А я сейчас останусь без придатков, — ответила она тогда, и они пошли искать в вымершем, вымороженном ВДНХ что-нибудь типа кафе. Когда же вышли из кафе, снег повалил густой, но стало будто бы теплее.

— Зачем тебе придатки, ты же не хочешь детей.

Назавтра Олег уже работал и на проекте, и на церемонии прощания в Митинском крематории. Накануне он поставил на уши весь «Файл» и дошел чуть ли не до самого Баргамянца. Он гремел, что в деле Коноевского сногсшибательный поворот, что это сенсация и готовый приговор скандальному режиссеру. Что цветочки с очернением Родины в «Гамлете» кончились, и даже махинации с грантами «Олимпийского театра», на которые им всё намекали-намекали, но так ничего конкретного и не дали — это и дальше будут цветочки. Что СС, Кремль, кто угодно — все снова в деле. Боги жаждут. Снова. Олег гремел, гремел, гремел, легкое отзывалось, как пустое ведро. Испугавшись, видимо, такого исступления журналиста, который месяц тихо лелеял себя по углам поликлиник, Олегу дали всё, что он хотел — машину, камеру, Валеру, не Валеру.

— В такую погоду только на похороны, — сказал Хижняков с таким видом, как будто: всё, пипец, расходимся. Неожиданно бурный снег залеплял лобовое стекло. Все превращалось в кашу, еще не допадав до земли или до стекла. Сплошняком оплавлялось воспаленное-красное стоп-сигналов, поток еле двигался. Дворники, мерно — вжих-вжих. Олег машинально трогал лимфоузел под шарфом и думал. Он никогда не был в крематориях. Ему предстоял инопланетный зал, увиденный в гугл-картинках.

На самом деле, всё выглядело очень обыденно: грязно-белые стены сливались с окружающей хлябью, а никакой устрашающей трубы Олег и вовсе не разглядел. Вся площадка перед зданием была уставлена ровно такими же микроавтобусами, как у них, только с другими логотипами. Когда вышли из машины и шагали мимо, Олег еще удивился, что в катафалках без присмотра стоят гробы, — двери распахнуты, провожающие неизвестно где, а водилы радостно курят кучей. Хотя — что в этом удивительного. Какой уже «присмотр».

На их компанию глянули настороженно, почти сразу явился вальяжный охранник, которому пришлось долго объяснять и показывать копию факса (!) из ГУП «Ритуал», еще он куда-то звонил проверять. Накануне Роксана занималась добыванием разрешения на съемку весь вечер, пустив в ход все свое обаяние и капельку больше.

Во внушительном фойе им предстояло быть долго. Олег специально приехал заранее, чтобы, с одной стороны, уладить всё, а с другой — не спугнуть. Показать бумажки и надолго забиться куда-нибудь в засаду. Его, совсем растерявшего было энергию жизни, вело сейчас желание ответить — неясно кому.

Все было здесь беломраморным, с черным декором — пуфики и диваны, обитые черным кожзамом, уже много где подранные, — такой шик середины восьмидесятых. ВАЗ-2107 от ритуальной архитектуры. Что было по-настоящему жутко, так это даже не странные чугунные абстракции на тему траура (условные круглые венки-не венки, размещенные по углам в специальных нишах), а то, что вместо дверей сюда вели здоровые кованые ворота. Что должно было означать, видимо, торжественность пути. Вообще, тут была странная смесь аксессуаров филармонии и каких-то совсем уж неожиданных вещей, например — неуместно-комично по двум сторонам от врат стояли большие, ярко-красные огнетушители.

По фойе кучковались, говорили вполголоса, вытирали слезы две-три группы людей — каждые похороны ждали своей очереди. Распахивались двери в ритуальный зал, и оттуда, вместе с рыдающими — отправившими только что кого-то в печь, выходила распорядительница. Или даже так: Распорядительница. Олег думал, что такие экземпляры парадно-государственных дам остались только в ЗАГСах, на церемониях по регистрации браков, но здесь, у печи, видимо, всё было так же казенно-торжественно, но с обратным знаком. Олег так и представлял, как звучит эта твердокаменная элегичность: «От нас ушла…». В фойе эта твердокаменно завитая дама регулировала потоки все так же хорошо-поставлено. Услышав фамилию, очередная группа вздрагивала и двигалась к дверям. На тележке с улицы, с грохотом товарного двора, ввозили их гроб. Госдама объясняла всем по очереди, что цветы в упаковках в гроб класть нельзя — и кто-нибудь кидался к специальной урне, истерично обдирать бумагу. Выскочив раз на улицу, с непокрытым перманентом, чтобы разыскать какой-то заблудившийся гроб, дама залихватски расцеловалась не то с водителем, не то с агентом, попавшимся навстречу, с шуточками в духе: «Совсем не заходишь, забыл?..». Причем, как показалось Олегу, в этот момент кавалер ей что-то незаметно передал — деньги?.. Смерть в Москве пахла большими деньгами, разила, нестерпимо. Как, впрочем, и везде.