Игорь Савельев - Ложь Гамлета

— Ладно, не важно, ее убили, — скороговоркой оборвал его Олег: торжественно сериального удара по струнам не получилось.

Тем не менее, некоторое время Юрец молчал.

— Я тоже не удивлен. Прости господи, — наконец, сказал он и внезапно-дисциплинировано перекрестился. Вид у него был такой, как будто он вообще не хочет продолжать эту тему.

Тем не менее, Олег заторопился, судорожно, боясь, что перебьет. Путаясь в подробностях как в тупиках, в которые и не надо было сворачивать, натужно стараясь перекричать, он нахрапом проскочил и «самоубийство», и то, что «это не самоубийство, а выдали за самоубийство»… Они, они, неведомые они. Чувствуя, что Юрец смотрит на него со смесью испуга и жалости, как на больное животное, которое надо бы усыпить, чтоб не мучилось. И всё это разваливается и глохнет в оре пятничного планктона.

Олег кричал, в частности, что это обращение, которое они записали «ВКонтакте» с другим парнем, олигофреном (уже проскочив что-то, как ночной экспресс — полустанок, Олег понимал, что, наверное, надо было говорить, что «они» — это не он с олигофреном, а Газоза, а «олигофреном» вообще не надо было трясти), — это на самом деле явно не они записали, и это даже не видео, а текстовка, а текстовку мог написать кто угодно, и…

— Коноевский? — переспросил Юрец, выловил из гвалта и будто ухватился за хоть что-то знакомое, как за спасательный круг.

— Да, режиссер.

— У меня друзья ходили на «Гамлета», песде-ец, по двадцать штук билеты!..

То есть Юрец все еще делал попытки вернуть разговор в ничего не значащее светское русло, в этот всеобщий пятничный канон, где никто никому не должен, и, в общем, сделать вид, что ничего такого не было. Хорошая попытка. Но нет. Но все же Олег выдержал пять секунд соглашательского молчания: да, ужасно. Ужасно дорого.

Он не впервые подумал, что люди простые, большинство — вот они. В смысле, — в контексте Коноевского. Они не против и не за. Им совершенно не близки ни вопли элитки за свободу искусства, ни приписываемая им, людям, риторика, что вор должен сидеть в тюрьме, независимо от того, кто он — режиссер, писатель, художник. Крякнул старый рабочий в седой ус на страницах «Известий». Им равно не близко — ни то, что снимает Коноевский, ни то, что Олег снимает о Коноевском. И в этом смысле они не только коллеги (как раньше думалось, в порядке юмора), но и товарищи по несчастью, а впрочем, несчастье ли это.

Но Юрец уже закрепился на позиции, то есть начал что-то торопливо рассказывать, что вот у него приезжала мать, и он решил ей купить билет в «Современник», а там; Олег не дал развить тему. Продолжил обрушивать на него всё это — что он не хотел слышать. Про «сбросили с крыши», про то, что не могла пациентка режимного объекта так просто поехать в Балашиху, да и с какой стати туда.

Теперь Юрец уже не делал попыток спастись. Он терпеливо позволил Олегу договорить и выдохнуться.

Парень за соседним столом покачивал такими иссиня-синими кроссовками, как будто тоже из больницы и забыл снять бахилы.

— Ты знаешь, вообще — это вряд ли, сейчас у нас такая обстановочка… — начал Юрец, тщательно подыскивая слова и, кажется, даже избегая прямого контакта глазами. — Сейчас с этими суицидниками говна наешься… Мы тут написали про школьницу, которая повесилась из-за ЕГЭ, ну, только намекнули… Правда, школу назвали… Так ты знаешь, что тут началось! Роскомнадзор до сих пор… Там же якобы теперь нельзя писать ни о причинах самоубийства, ни о… Когда несовершеннолетние — это вообще всё, там чуть ли не о самом факте теперь запрещено писать… Причем, мы даже на ее фотке сделали пикселизацию, и ты прикинь, нам даже по фотке…

Олег стух и уже не слушал. Он понял, что проболтался. Он не хотел прямым текстом призывать Юрца заняться этим, как журналиста, думал, тот сам клюнет, главное — правильно подвезти. Он же так мило, бывало, поил Газозу чаем, если Олег опаздывал… Ну и потом: оказывается, пока Олег продавался налево и направо, скакал по изданиям, Юрец всё точил и точил свои журналистские принципы.

Это обнаружилось случайно — Олег ведь давно не следил. В эти сумрачные дни, когда опять непонятно что сделалось с отоплением, и из раздолбанных панк-окон тянуло так, как будто он в аэродинамической трубе, Олег взялся прогуглить, и был даже немного уязвлен. Оказалось, все эти годы Юрец так и работал упорно в своем убогом, уж по правде говоря, «Совершенно секретно». Дорос там до какого-то завотделом, или замредактора, но это-то как раз не важно. Главное, что он так и делал эти километровые «журналистские расследования», над которыми ржали еще в Ясенево: полтора разворота, которые невозможно прочитать. Месяц работы. Три копейки. Ничего не изменилось, и этот марафон убористых букв всё так же было невозможно пробежать, тем более — вникнуть в описанные схемы уводов денег в московском ЖКХ. И хотя Олег и растаял от донкихотства Юрца, над которым, оказывается, не властно время, он подумал, что автор тоже по-своему рехнулся — с этими приложенными к статье графиками, понятными ему одному.

Теперь уже Юрец думал, что с Олегом что-то не так. Это явственно читалось в каждом его жесте, даже в том, с какой осторожностью он отодвинул чайник с пивом от края стола. Чайник со сколами. Интересно, уже такими и берут? Олег понимал, что его бывший друг пытается отмазаться не столько потому, что чего-то в этой истории боится. Хотя есть чего. И не только потому, что не любил Газозу. Кстати. Надо спросить, знал ли он, как ее звали на самом деле. Тоже сериальный, торжественный жест. Сообщить имя.

— А сам че не возьмешься?

Олег растерялся: к такому вроде бы простому контраргументу он как-то даже и не был готов. Стряхнув оцепенение, в которое он теперь то и дело впадал, как варан, Олег глуповато улыбнулся и повел плечами. «Не знаю». Действительно, не знаю.

— Да я все время то тут, то там… — растерянно начал он, радуясь, что Москва, как черная дыра, поглощает его слова своим нечеловеческим ором — как все эти годы скрывала плоды трудов каждого из них. — Я ведь, чаще всего, вообще в Питере… И потом, это профиль немножко не мой… Я тут больше про шоубиз пишу в последнее время… Туда, сюда…

Господи, он нес какую-то пургу. Какой Питер?..

— Да ла-адно. Боец невидимого фронта. Андрей Александров. Да? Или как там? Александр Андреев? Все же знают, что это ты.

Фак.

Впрочем, все равно.

Олег промолчал, даже когда Юрец, покатываясь, начал (криво-косо и явно с чужих слов) пересказывать самую знаменитую документалку Александра Андреева. А был и такой — для проектов погаже.

Олег отсутствовал.

— Я долго ржал, когда мне рассказали. Чё, Александр Александров, псевдонимы-то сам выдумываешь?

— Был бы хлеб — песня найдется.