Игорь Савельев - Ложь Гамлета

Господин в глухом черном пальто кивнул водителю Uber Black, забрал с заднего сидения саквояж, позволил просветить саквояж, задержался у расписания, потом и у близлежащей кофейной стойки. Он явно никуда не торопился — поэтому, когда ему предложили проехаться на странной машинке с мигалкой, вроде машинки до гольфа, тормознули рядом, он замотал головой. Сервис. Из грандиозного D, который, чувствуется, немного всё же сморило — даже D, господин шел пустыми коридорами в малоизвестный и малый терминал Е, в котором, кажется, кроме парижских рейсов ничего отродясь и не было. Девушка на стойке бизнеса его узнала, в смысле, узнала по фамилии.

— Счастливого пути, господин Коноевский! — с чувством сказала она.

Он кивнул и улыбнулся.

Было видно, что он устал.

На паспортном контроле пограничник тоже узнал фамилию, но никаких уже «господин».

— Сейчас, — сказал он, и снова долго рылся в базе. — Сейчас.

Потом он куда-то звонил, но кто-то не отвечал.

Коноевский уже все в общих чертах понял, но продолжал стоять с учтивой полуулыбкой.

Пограничник ушел, пришел.

— Есть небольшая тут формальность, но вам придется подождать, — сказал он очень напряженно. Кажется, новичок. Такое, конечно, не зависит от возраста, но кажется, что и форменная фуражка (она болталась в углу кабинки на какой-то поверхности) была вдвое массивней его головы.

Коноевский сделал несколько пассов руками. Он вытягивал губы, артикулировал, старался, чтобы человек понял его вопрос.

Но вместо этого салабон совсем запаниковал.

Он снова начал названивать, уже, видимо, в другое место, где ему сразу ответили.

— У нас есть кто-нибудь, кто может глухонемому объяснить?!

Невозмутимый Коноевский достал листок, на котором было написано: «Я понимаю Вас. Я слышу, но не говорю».

Полуобморочный, погранец отвел его коридорами-коридорами, поминутно отпирая что-то бейджем (он напирал на приемные устройства всей грудью), в кабинет, похожий на декорацию к полицейским детективам восьмидесятых — царство белого, жалюзи и люминесцентных ламп, — и смылся. Перед этим он так шугался и запинался, что, кажется, готов был предложить вип-гостю кофе. Коноевский, впрочем, огляделся очень бегло, потому что понимал, что у него может быть мало времени. Поэтому сел, достал телефон и начал быстро писать.

Времени, однако же, оказалось много.

В конце концов, дверь распахнулась, ввалился раскрасневшийся СОБР, а широко ступивший вперед человек, кого-то из зубодробилок восьмидесятых изображавший, объявил:

— Доброй ночи, Аркадий Леонидович. Моя фамилия Волынец. Я майор юстиции, следователь Первого следственного отдела Второго управления по расследованию особо важных дел Следственного комитета Российской Федерации. Вы хорошо меня слышите? Вы меня понимаете?

Все собеседники, впервые заговорив с Коноевским, начинали артикулировать так, как будто их выбросило в космос.

Коноевский достал листок, на котором было написано: «Я понимаю Вас. Я слышу, но не говорю».

Предутреннее оцепенение Шереметьево бывает недолгим: раз, и выпавшие вдруг час-полтора, после которых снова ни в одном глазу. Иногда время летит, иногда ползет со скоростью и нудью поломоечной машины. Предутренний час скрасился и краткой склокой ведомств, когда погранцы попросили Волынца пройти в соседний близнец-кабинет, ввели коды, расконсервировали его. Там ждал на телефоне начальник службы безопасности.

— Представьтесь, — безынтонационно сказала трубка.

Волынец представился.

— Майор, вы знакомы с процедурой?

Фамильярное «майор» значило, что собеседник уволился из органов в чине, как минимум, подполковника.

— В силу особого статуса операции мы не стали уведомлять вас заранее, но, когда приехали, мы сделали все, что положено.

— Да неужели? А что, задержку рейса тоже будет оплачивать Следком? Из бюджета «особого статуса»? — спокойно язвила трубка.

— Во-первых. Мы уведомили о том, с какого рейса снимаем пассажира, тех ваших подчиненных, кому было положено это знать. То, что это не дошло до других служб аэропорта, это ваши внутренние проблемы. Во-вторых. По моим данным, пассажир Коноевский регистрировался без багажа. Почему вы решили задержать рейс, на который не явился пассажир, если у вас в самолете нет его багажа, я не знаю. Я только знаю, что правила авиационной безопасности этого не требуют. То есть это обратно ваши внутренние проблемы. В-третьих.

— Во-первых, — перебила трубка.

Этот долгий диалог роботов, ожидаемо ничем не кончившись, не поколебал настроя следователя. Он вернулся невозмутимым. Сурдопереводчица заканчивала что-то быстрыми-быстрыми жестами транслировала Коноевскому.

— Я не помешаю? — с напором спросил Волынец. Телефонный разговор все-таки уязвил его. — Аркадий Леонидович ведь у нас не глухой, а слепой, простите, немой, то есть вы можете и вслух рассказать. Он поймет. Мы тоже.

— Это не имеет отношения к делу, — ответила девушка с вызовом.

— Не понял, — Волынец вскинул бровь. — Я вам на всякий случай напомню, что вы участвуете в процессуальном действии. Вот у нас и понятые сидят, которые вас не понимают…

— Я рассказывала Аркадию Леонидовичу, какие его фильмы мне нравятся и почему.

— Прекрасно.

Черт-те кого присылают.

— У него вопрос. Если он арестован…

— Задержан.

— …То почему он столько времени находится в аэропорту. И почему к нему до сих пор не допущен адвокат, который уже полчаса находится в фойе зоны вылета.

Следователь поразмял шею — влево, вправо, хрясь, хрясь. Будто готовился к показательному выступлению. Возможно, перед Коноевским — все как на сцене.

— Я вынужден еще раз напомнить всему вашему клубу любителей кино, что проводятся процессуальные действия, — с расстановкой начал он: Волынцу хотелось, чтобы он припечатывал словами, а его взгляд, которым он обводит собравшихся, был свинцов. — И эти процедуры будут проводиться столько, сколько надо. Гражданин Коноевский. Когда вы ставите спектакль. Вас, наверное, уборщица и гардеробщица не спрашивают, почему вы так долго репетируете. И вообще никто ни о чем не спрашивает. Даже если это постановки «Олимпийского театра». На которые выделялись крупные федеральные гранты. И, может быть, зря. Может быть, если бы спрашивали, мы бы сейчас здесь с вами не сидели… Что касается вашего адвоката, то, действительно, возникли сложности с пограничной службой, но скоро мы с вами покинем нейтральную зону, и тогда мы радостно примем его в свою компанию. А теперь давайте я, с вашего позволения, продолжу заниматься своей работой, потому что мы действительно тратим сейчас впустую очень много времени.

Следователю можно было бы ответить, что две трети его речи — пустота, генерирующая саму себя, то есть та самая неспособность поставить точку. Но все промолчали.