Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Эпоху «Илиады» принято называть детством человечества. Даже боги, которых греки создали, ощущая неполноту земного бытия, ведут себя в поэме, как дети: ссорятся, терпят обиды, мстят обидчикам и т. п. И терпкий натурализм в описаниях батальных сцен заключает в себе какое-то детское любопытство: интересно, что происходит, когда копьё вонзается человеку в рот и выходит через затылок, или меч отсекает плечо, или глазные яблоки от удара выкатываются из глазниц. И оттого, что вражеская кровь льётся рекой, у героев как будто веселее делается на сердце. И в то же время Гомеру ведомы понятия благородства и кротости (это признаёт Николсон), и слёзы побеждённых вызывают у него искреннее сочувствие.

Напомню известную поэтическую строку:

Миру «Илиады» неведомо смакование жестокости, неведом садизм. Это характерные «гримасы» современного общества, той его части, что отпала от христианства и будто мстит за своё отпадение всем и вся, включая и самих себя. Речь идёт сейчас о внутреннем варварстве, конечно. Городские банды — его средоточие. Типы городских бандитов с их понятиями о «чести», в блатном истолковании, с их мстительностью и т. п. напоминают Николсону Ахилла с Патроклом и другими героями «Илиады». Но Ахилл с Патроклом — это военная аристократия архаических времён, имеющая хотя бы начатки представления о том, что позднее стало называться noblesse oblige (благородство обязывает). Недаром шлемоблещущий Ахилл, хоть он и «зверский герой» (А. Ф. Лосев), вызывал восхищение у читателей самых разных поколений, от Александра Великого до Уинстона Черчилля. А зверские негерои современного преступного «дна», демонстрирующие запредельный цинизм и изощрённую жестокость, если и могут быть соотнесены с героями «Илиады», то как злая карикатура на них.

И было бы ещё полбеды, если бы «донный» слой оставался «на своём месте», а то ведь он в той или иной степени заражает психологически общество в целом. Волны смрада, идущего «снизу», проникают и в элиты, из которых мало-помалу вымываются остатки «идеализма». Происходит диффузия кабацких нравов и обсценного языка, ещё каких-то полвека назад совершенно немыслимого в элитной среде. Трудно представить, чтобы Ахилл с Патроклом могли бы пользоваться срамными словами; по крайней мере, в поэму они не попали (да и гекзаметр их, наверное, не вместил бы).

Важным средством диффузии является кинематограф. Он, несомненно, отражает жизнь, но также и формирует её, отчего несёт свою долю ответственности за складывающееся положение вещей. Известно, что бандюганы спешат посмотреть новые фильмы, скажем, Тарантино или Кроненберга не ради приобщения к «важнейшему из искусств» или, во всяком случае, не только ради этого, но и для того, чтобы использовать те или иные практические «наработки» криминального характера, какие можно в них найти.

И внешнее варварство можно считать в значительной степени производным от внутреннего. Было время, тому уже много лун, когда притихший мусульманский мир был озадачен и порою зачарован тем, что он видел в Европе. Но потом Европа, с Америкой вкупе, стала обнаруживать, чем дальше тем больше, признаки человеческой деградации, которую не могли скрыть ещё продолжающиеся по инерции внешние (научно-технические, экономические) успехи. Более того, поскольку в мире уже сложился единый, непрерывно-сплошной эфир, мусульманский Восток вынужден пить тот же отравленный «воздух», что и Запад. И чтобы совсем в нём не потеряться, мусульмане увидели спасение в том, чтобы опереться на крепкий «якорь» ислама. И чем больше запутывался Запад в своей культуре, тем проще, элементарнее, грубее становился тот ислам, который они выбирали.

Изначально в исламе были «острые углы», которые смягчались по мере того, как он распространялся в странах с древними культурными традициями. Сегодня радикальные исламисты выбирают именно «колючий» ислам, выпячивая в шариате его самые жёсткие и жестокие статьи. Это — варваризованный ислам. Или, если угодно, исламизированное варварство. Некоторые эксперты так определяют психологию радикальных исламистов: сначала ненависть, потом ислам.

Мир содрогается, когда игиловцы отрезают головы пленникам. Отрезание головы — гораздо более жестокая процедура, чем отрубание её; как и вообще замедленная смерть много жесточе мгновенной (заметим, что в «Илиаде» воины на поле боя умирают мгновенно, за редчайшими исключениями раненых там почему-то не оказывается). Тяжело смотреть даже когда отрезают голову курице, а тут люди. Ну а рубка голов — для игиловцев дело совсем обыденное. Даже собственным воинам они отрубают головы за малейшие проступки, например… за курение. Но и в западных, преимущественно американских, фильмах, которые «все смотрят», — таких, как «Бешеные псы», «Хостел», «Поворот не туда», «Оправданная жестокость» и многие-многие другие — примеров запредельной жестокости сколько угодно, и демонстрируют её не только откровенно злые персонажи, но и те, что по замыслу авторов выступают как борцы со злом. Радикальным исламистам невдомёк, что существует такая вещь, как «эстетика жестокости», в своей простоте они полагают: что можно на экране, то можно и в жизни.

Если считать Трою символом цивилизации, как это делает Николсон, тогда, действительно, Троянская война продолжается. Или, точнее, возобновляется. Опрометчиво полагать, что варварство представляет собою константу человеческого существования, во все времена равную самой себе. Дорога истории отнюдь не выглядит чем-то монотонным, виды в пути постоянно меняются, иногда меняются радикально. К примеру, те же данаи, диковатые в годы Троянской войны, с течением времени создали (в продолжение примерно пяти столетий перед Р.Х.) величайшую в истории человечества культуру, в некоторых отношениях превосходящую всё, что было создано позднее.

Нынешняя «Троя» осаждается одновременно изнутри и снаружи: изнутри бьют о её стены волны вседозволенности, а снаружи — религиозного ожесточения и исступления. Опасность усугубляется хрупкостью цивилизации, находящейся в состоянии глубокого переустройства. Такова схема, передающая суть дела. На практике же это «рассеянная» война, в которой линии фронта сложным образом переплетаются. Но это важнейшая из войн, которые в последнее время велись и сейчас ведутся в мире.

Трудно гадать, чем закончится это противостояние (в котором Россия может сказать своё веское слово). Опыт диалектики, однако, подсказывает: вера в Бога и в человеческий разум вывезет.

Самое лучшее воспоминание детства — утро на даче. Ты почти еще там, во сне, но почти уже здесь. Глаза еще закрыты, но даже под веками уже не так темно, как бывает ночью, если вдруг проснешься и лежишь с закрытыми глазами. А потом вдруг становится еще светлее, и, не открывая глаз, знаешь: это Людмила Семеновна отодвинула занавеску на окне. Вот она толкнула раму — и сразу тысячи звуков наполняют комнату: тут и птицы, и шелест листьев, и скрип колодезного ворота. И громче всего — многоголосое жужжание на огромном кусте шиповника под окном. Куст весь гудит от множества пчел, шмелей и больших блестящих зеленых жуков — бронзовок.