Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Трудно им жилось. Отец умер. Детей пятеро. А мальчишечка такой славный был, жаль, жизнь его так поломала.

Значит, она все заметила, все поняла…

— Это потому, что он добра мало видел. На добро редкий человек не ответит добром.

В те послевоенные годы, когда подчистую обирали по ночам сады, когда не помогали ни собаки, ни самая хитрая сигнализация, мы спали спокойно за ветхим низеньким заборчиком, — и никогда ни разу у нас не обтрясли ни одной яблони. Словно незримая черта, которую нельзя переступить, защищала наш сад. Впрочем, она и была — эта черта. И подходя к ней, Вован превращался в Вову-плясуна, поджидающего на заснеженной дороге старую женщину с ласковыми глазами.

…Как часто в детстве мы вставали в тупик, когда посторонние люди допытывались у кого-нибудь из нас — у Игорька, Миши или у меня, — кем приходится нам Евгения Владимировна. Если формально, как в анкете, то никем. Но формальные признаки родства были не в почете в этом доме. Потому что, если подходить формально, — смешно и дико! — у Замбабаси совсем не было родных. Никого. Только один сын. Которому судьба не дала ни жены, ни детей.

О том, что поедем в деревню Товарково — на родину отца — папа объявил весенним утром сорок третьего перед тем, как пошел на работу. Еще не веря, что мне — именно мне — выпала такая удача, я осторожно спросила:

— Пап, а кто едет?

— Пропуск выписан на майора Федосеева Алексея Петровича с дочерью Татьяной Алексеевной, 1933 года рождения, — папа ничего не добавил, но мы, близкие, знали, что отпуск — это награда за его действия грозной военной осенью 1941 года.

Отец был направлен в Химки в 1939 году старшим военным представителем на авиационный завод №301. Во время войны химкинские военные заводы стали эвакуировать в Новосибирск еще в сентябре. Отец руководил этой отправкой. К 16 октября 1941 года (ко дню всеобщей паники) был сформирован последний эшелон. Кстати, семьи военпредов были погружены в теплушку именно этого состава. Отец должен был вылететь в Новосибирск наутро.

В ответ на доклад о завершении эвакуации он услышал: «Оставаться на заводе, действовать по обстановке, вся ответственность на вас».

Отец и после войны не вдавался в особенности броска фашистов на Москву. Военная тайна! Единственное, что он спустя десятилетия себе позволил, две фразы: «Наверное, Гитлер не мог предположить, что дорога на главном — Ленинградском — направлении по существу свободна, там противостоит ему только одно подразделение — военная приемка из семи человек. Вот и двинули фашисты по Волоколамке, а не по Ленинградскому шоссе». О своей роли не упоминал. Не пояснил, что 16 октября им был отдан приказ: никому не покидать завод, никого не впускать, никакого общения ни с кем! Полная изоляция! Что творится на заводе, вовне стало неведомо. Люди видели лишь глухие заводские заборы, за которыми высились огромные, темные, неизвестно какую угрозу таящие корпуса цехов.

Бои обошли Химки стороной; заводы, дороги были сохранены. Умелая оборона и готовность к сопротивлению были отмечены командованием на одном из итоговых совещаний в конце 1941 года, отец и его подчиненные поощрены двухдневным отпуском «в срок, определенный военными обстоятельствами». Эти обстоятельства разрешили подать рапорт только после победы нашей армии под Сталинградом.

…Сразу после папиного сообщения в семье закипела работа по подготовке к поездке. У каждого была своя задача. Нам с бабушкой (маминой мамой) достался, как мы считали, самый ответственный участок: мы производили гвозди. «Производили», конечно, не совсем точно сказано. Это ж вам не в магазине купить, выбрав нужный размер! Во время войны даже магазинов, где продавались всяческие строительные железки, вовсе не было. Отец, выписав на заводе доски, организовал их подвоз. В защитных ящиках из этих досок доставлялись с фронта на завод для ремонта искореженные самолеты, после разборки упаковка превращалась в дрова, в горючий подсобный материал, из которого обильно торчали шляпки гвоздей: «ковыряй — не хочу». Мама и бабушка перетаскивали доски с улицы на площадку третьего этажа, где мы с бабушкой двуручной пилой их распиливали, а потом гвоздодером извлекали гвозди, подцепив за шляпку. Распрямляли их на кувалдочке, раскладывали в ящички-коробочки, которые заранее предусмотрительно заготавливал отец. И вот только тогда этот ценнейший строительный материал бывал готов. Сделан. Произведен.

Для нас работа была не внове. Два предыдущих года наша «гвоздодельня» неустанно работала. Созданный ценный строительный материал выменивался на съестное, когда мама и ее однокурсницы ездили на восток от Москвы, чтобы кое-что (и гвозди в первую очередь) обменять на продукты.

И вот настало то утро, когда мы с отцом двинулись. Выехали в темноте, Москву проехали «наощупь». Навстречу попадались осторожно фырчащие машины, высвечивающие перед собой один-два метра пути. Да и мы следовали в расплывчатом луче света, который падал на дорогу через узкие прорези фар.

На Калужскую дорогу выбрались, когда забрезжил рассвет. Была поздняя весна, дороги чуть-чуть подсохли, но порой встречались громадные промоины. Я с отцом ничего никогда не боялась, хотя водитель он был тогда начинающий, неопытный. Только однажды робко спросила: «Пап, а если застрянем?» Но он твердо ответил: «Тань! У нас в машине лебедка!» И объяснил, что коли машину засосет, накинем на какой-либо пень, камень, ствол цепь, которая была намотана на большую катушку, укрепленную между фарами, и сами себя вытащим. (Ну, прямо по барону Мюнхгаузену, про которого мне еще суждено было прочитать).

Лебедкой в ту поездку нам воспользоваться не пришлось.

Дороги были пустынны, но останавливались мы довольно часто: проверки документов. Патрульные стояли в огромных валенках с галошами. Козырнув, представлялись, а потом, положив флажки под левую руку, брали у отца документы. Читали очень внимательно, вскидывая глаза на лицо отца, один или два раза спросили про девочку. На меня тоже была своя запись.

С окружающими пейзажами — загадка: порой кажется, что по сторонам мне виделись разрушенные, сожженные деревни, с узнаваемыми «памятниками войны» — торчащими трубами русских печей и кучей обгоревших кирпичей вокруг. Но, вспоминая годами позже нашу поездку, не могу ручаться: были то реальные картинки или кадры кинохроники. (В дотелевизионный век зрительные образы преподносило нам кино. Ходили в заводской клуб по субботам, воскресеньям, иногда еще разок среди недели. А там перед каждым сеансом шли документальные сюжеты «Хроники дня». )