Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Лучшее время во дворах наступало в мае: природа просыпалась, одаривала ароматами весны, теплом. Асфальт во дворах просыхал, и можно было, ошалев от щедрых солнечных лучей и приливов беспричинной радости, выскочить на улицу нараспашку, налегке, где тебя уже ждали друзья-товарищи и, конечно, любимые в те времена игры: штандр, лапта, казаки-разбойники… Бедные соседи нашего дворика! Как им доставалось от нас! Почти все лето, кто не уезжал из Москвы, мы носились по двору как оголтелые, играя то в лапту, то в волейбол, громко и азартно вопя в стремлении выиграть. Замечаний нам никто не делал — ведь все эти люди за окнами были по большей части наши родители, и они, видимо, уставая от нас в маленьких коммунальных пространствах, переставали реагировать на шум и крики за окном… И потом в обычные дни они работали, и мы были истинными хозяевами двора.

Соседи (50-е годы)

В нашей коммуналке жили шесть семей. Три-четыре семьи были примечательны: так, в одной восьмиметровой комнатушке жил известный по Москве немолодой закройщик женской одежды, к которому выстраивалась очередь из разряда обеспеченных дам с претензиями… В комнатке закройщика ютились жена с двумя мальчиками-подростками. Один из них спал под столом, другой — постарше — на столе. В эту комнату из соседей никто не был вхож — в то время очень страшились фининспектора и доносов: за индивидуальную деятельность грозило серьезное наказание, вплоть до уголовного, меньшее — крупный штраф и запрет на работу подобного вида.

Рядом, в такой же крошечной малогабаритке, располагалась мастерская художника — здесь вкусно пахло от картин маслом, и становилось светло и радостно от ярких цветных очень красочных полотен. Художнику нравилось мое неприкрытое восхищение его работами, и он, картинно восседая на табурете возле мольберта, улыбаясь, мог подолгу распространяться об игре света и тени, о цвете и колорите, о важности погружения в состояние, откуда и начинается творческий процесс, и ещё о многом… Это было удивительно и упоительно: меня, двенадцатилетнюю девочку, настоящий взрослый художник посвящает в таинство искусства, и неважно, что я мало что поняла тогда из сказанного этим «небожителем»…

Моя мама дружила с соседями, жившими напротив, на мой тогдашний взгляд самыми лучшими и чудесными людьми нашей коммуналки. Мне у них было очень уютно. Несмотря на тоже ограниченную кубатуру, в комнате помещалось фортепьяно и масса книг и пачек нот на многочисленных полках. Хозяйкой здесь была добрейшая старушка, работавшая когда-то редактором в одном из популярных журналов того времени. Её рассказы и истории были всегда содержательны и увлекательны, она знала многих известных писателей и деятелей культуры, извлекая из памяти массу интереснейших подробностей о них: звучали имена Михалкова, Леонова, Светлова, Агнии Барто и многих других, с кем ей доводилось встречаться и работать. Слушая её, я замирала, благоговейно внимая. Дочь чудной старушки-редакторши Маргарита была консерваторская барышня из «лемешисток» — это из группы фанаток замечательного певца Сергея Лемешева, очень популярного и известного тенора тех лет. К другой группировке относились фанатки Ивана Семеновича Козловского, такого же талантливого и почитаемого тенора. Это веселое и безумное противостояние фанаток много лет сопровождало двух заложников своего таланта — их караулили у служебного входа Большого театра, несли вахту у подъезда домов и квартир. Эта сладкая мука юной экзальтированной пианистки была благополучно прервана удачным замужеством. Избранником стал бравый офицер Павел Петрович, неожиданно появившийся на горизонте жизни прекрасной Маргариты. На этом служение «великому искусству» для неё закончилось… Но у этого замужества, с виду самого малопримечательного, было весьма замечательное продолжение. Через довольно короткое время супружеская пара отбыла в одну из богатейших стран на Ближнем Востоке — Иран, что по меркам далеких пятидесятых годов было равносильно запуску космической ракеты. Коммуналка ахнула и затаилась — страшная догадка осенила головы: а ведь Пашку-то заслали, недаром он всегда таился, ни с кем дружбу не водил и до рюмашки не был охоч… Ну и дела…

Через два года, когда молодожены приехали из загадочного восточного рая в отпуск, все предположения насчёт их «командировки» оправдались и вывели соседа-офицера на чистую воду. Разведчик, не иначе. Впервые в жизни увиденные жильцами нашей «вороньей слободки» заграничные «шмотки» — это ещё было полбеды. А вот переезд четы в собственную двухкомнатную квартиру — это был уже неоспоримый факт… Такое могло приключиться в то время только либо с героями Советского Союза, или уж совсем за «особо особые» заслуги перед страной. Сами понимаете какие… Все так и поняли.

Была ещё одна семья, с виду ничем не примечательная, — папа, мама, два сына. Жили скромно, тихо, как все. Вот только меня удивляла мать семейства — Лидия Ивановна. Крупная, статная, всегда хорошо одетая и причесанная. На общей кухне она мало появлялась — все бытовые проблемы, готовку и прочее взял на себя её муж, бывший фронтовик, не работающий по инвалидности. Странная была это пара. Часто жена уходила по вечерам из дома, нарядная, красивая, а семья как бы не замечала её отсутствия. Мальчики учились, муж хлопотал по хозяйству. Что-то здесь было неправильно, но мне тогда не приходило в голову задумываться об этом. Я жила своей упоительной юной жизнью. А вскоре мы с мамой и вовсе съехали с этой коммуналки, перебравшись в другую комнату, побольше нашей почти в два раза, в самый центр Москвы.

Поначалу я немного скучала по дому, подружкам, бегала проведать, как они там, и вообще что нового…

В течение ряда лет мне редко приходилось возвращаться к прошлой жизни, было некогда, меня стали мало интересовать судьбы моих бывших соседей, хотя мимолетные или случайные встречи с кем-нибудь из нашего дома вновь пробуждали воспоминания, а порой и неподдельный интерес… Вот, например, одна из таких историй. Примерно через год после моего переезда из коммуналки семья Лидии Ивановны неожиданно получила трехкомнатную квартиру и, хотя они быстро съехали, их след не затерялся… Всё это коммуналке показалось странным. Позднее почти случайно раскрылись для меня потрясающие подробности из жизни этой странной пары. Эти люди оказались не теми, за которых себя выдавали. Об этом мне поведала невестка, Лидии Ивановны, Людмила, пустившаяся в откровения о свекрови, оказавшись со мной в одной компании на дне рождения нашей общей подруги. Шли девяностые годы, Лидии Ивановне к тому времени было уже немало лет, она была серьезно больна и давно не выходила из дома. От былой красоты, по словам Людмилы, не осталось и следа. Она стала грузной тёткой с отёчным, мучнистым лицом и жалким пучком седых волос на затылке. Да, продолжая безжалостно рисовать портрет свекрови, невестка сбивалась на нетрезвое бормотание. А ведь вспомнить, какая пава была! — И что же случилось, — искренне недоумевала я, — болезни, возраст? Хмыкнув, Людка загадочно улыбнулась. Через секунду, выдержав паузу, продолжила, выпалив на одном дыхании распиравшее её откровение: «В пятидесятые она была стукачкой в органах, ясно? Работала «подсадной уткой» в ресторанах. Весь её антураж, красивая одежда и прочее — это была её рабочая форма. Понятно? Подсаживалась, кокетничала, охмуряла… Скольким же дуракам-мужикам она развязала язык… Вот такая была наша цыпа-дрипа Лидия Ивановна. Сейчас она старая, жалкая, не поверишь, тише воды, ниже травы, угодить мне старается… А раньше, помню, нос задирала и поверх тебя смотрела…