Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

На меня смотрели два счастливых и очень красивых человека. Юноша спортивного типа в белой майке и белых чесучовых брюках весело улыбался, приобняв за плечи хрупкую черноволосую, тоже очень красивую девушку в платье-матроске и белой соломенной шляпке по моде тех лет. Снимок, сделанный на фоне моря явно на южном курорте, запечатлел счастливое состояние молодой пары. На всех фотографиях, которые показала мне Фира, их лица светились счастьем и любовью…

Я долго молчала, разглядывая снимки, не понимая, с чем связать увиденное. Наконец Фира, тяжело вздохнув, стала рассказывать:

— Дело в том, что Николай Николаевич — мой отец. Воскресший. В конце тридцатых его забрали по статье, по которой, можно сказать, хоронят живьём. Я была маленькая и ничего не понимала. Ему тогда по чьему-то доносу, как это было повсеместно в те годы, вменяли в вину развал работы на химзаводе, где он работал главным инженером, присовокупив женитьбу на еврейке — моей матери. Мне потом рассказали соседи, как его забирали, как кричала мама, и что с ней сделалось после его ареста. Она была без сознания несколько дней. Этого удара она так и не перенесла — её парализовало. Она так его любила! С тех пор прошло много лет, но она не смогла восстановиться. Я росла фактически сиротой, так как меня сразу же отправили в детский дом, где я воспитывалась до совершеннолетия. Ну, это уже другая история — тоже довольно печальная.

Окончив школу, я сразу смогла вернуться к маме. К этому времени умерла моя тетя — её сестра, много лет ухаживавшая за ней, и мама осталась одна, без помощи.

С тех пор я живу с мамой, стараюсь хоть как-то компенсировать годы, когда была от неё в отчуждении. Мне больно видеть её в таком состоянии, но это мой долг.

А недавно произошло чудо. Отца реабилитировали, и он смог вернуться к нам с севера, где он жил последние годы. Там у него давно образовалась семья, ведь он, как и мы, не надеялся вернуться к нам, попрощавшись с прошлой, нормальной жизнью.

— А как Николай Николаевич отреагировал, вернувшись и увидев Эмму Моисеевну в таком состоянии?

— Можно я без подробностей… На него было больно смотреть. Но он молодец, сдержался. Обнял маму и стал ей что-то шептать на ухо. А она то плакала, то всё смеялась своим больным смехом, а сказать ничего не могла. А отец уже не смог уехать. Так и остался с нами. Правда, только на месяц, там, на Севере, у него семья и его работа, которая их кормила.

Вот так и живем. Отец приезжает на месяц ухаживать за мамой, кормит, поит её, когда я на работе, убирает за ней, и всё прочее. Терпение и заботливость, как у настоящей сиделки. Но вот беда: пропал папа. И где он, и что с ним, не приложу ума. Хоть бы какая весточка. Вижу, мама ждёт, мается.

— А вы напишите или телеграмму пошлите, может, просто приболел, и сил нет приехать.

— Да уж писала, вот жду. Боюсь за него, ведь не молод, и организм весь изношен. Плохое предчувствие…

Николая Николаевича так и не дождалась его московская семья. Предчувствие дочери оправдалось. В тексте скупой телеграммы пришло короткое сообщение от новых родственников: скончался от сердечного приступа.

Вскоре умерла и Эмма Моисеевна, не дождалась, тоже не выдержало сердце последней, уже вечной, разлуки.

Злой рок событий тех лет безжалостно сметал всё на своём пути, не пощадил он и этой обычной семьи, чья вина была лишь в том, что они жили в жестокое время и были принесены на его жертвенный алтарь, как и сотни тысяч других, ни в чём не повинных людей… Лики их судеб были трагичны.

Жизнь и судьба, они идут рядом, рука об руку. Не хочется верить в предначертанность судеб, но так получается, что поневоле задумываешься, отчего у некоторых линия их жизни всегда чёткая и гладкая, а у других вся в ухабах, да рытвинах.

В семье, о которой мне хочется вспомнить, не было ни ям, ни прочих неприятностей. Жили двое — муж и жена. Лики их судеб не были ещё ничем омрачены. Оба сравнительно молодые, всегда улыбчиво-приветливы и вполне упитанны, отдавая предпочтение исключительно своей национальной еврейской кухне, весьма калорийной, что заметно сказалось на их аппетитных фигурах. Округлые плечи и талия, следы которой слабо очерчивались, совсем не влияли на характер всегда весёлого и общительного мужа — Яши. Ну а Бэллочка, любимая Яшина жена, царила в сердце влюблённого мужа и служила источником его постоянного вдохновения. Пышные формы сочной, как персик, Бэллы, вся её корпулентная фигура, колышущаяся при движении, вызывали его восхищение и непреодолимое желание поглаживать жену. Румяная, круглолицая Бэлла только добродушно посмеивалась на мужнины заигрывания и лениво тянула: «Ну же, остынь, Яша, не мешай жить…»

Порой Бэллочка в минуты откровения жаловалась: «Измучил он меня своей любовью, не даёт покоя…» Для многих женщин-соседок, живущих одиноко и аскетично, это признание с трудом расшифровывалось примерно как расхожее «с жиру бесится». Да, переедание тоже может вызвать тошноту или оскомину.

Мне Бэлла и Яша казались дружной и благополучной парой. Она всегда крутилась на кухне, готовя по нескольку блюд, а Яша крутился возле неё, курлыча что-то ей в ушко.

Шло время. Воркование пары стало переходить в другую стадию. Чаще за дверью раздавались иные звуки, похожие на скрежет металла или всхлипывание струнного инструмента. Молодые ссорились. Иногда из распахнутой двери внезапно появлялась распаренная, тяжело дышащая Бэлла, гневно устремляясь на кухню, за ней виновато плёлся с видом побитой собаки муж Яша. Но, остановленный кинжальным взглядом жены, пятился назад, в комнату.

Так продолжалось довольно долго. Бэллочка вышла на тропу войны. Ею был, наконец, предъявлен ультиматум мужу: «Или ты отпускаешь меня на работу, или уйду к маме». На бедного Яшу было жалко смотреть. Как ему быть — отпустить жар-птицу — улетит, не поймаешь, не пустить — таки уйдёт. Бунт на корабле — вот чего никто не ожидал от мягкотелой добродушной толстушки… Главным аргументом взбунтовавшейся жены было: «Я тоже человек, живу взаперти, как рабыня. Только и знаю от двери до кухни, а я ведь техникум строительный когда-то кончала».

В общем, противостояние закончилось мирным соглашением. Было решено дать Бэлле шанс попробовать себя на новом поприще, а если не пойдёт дело, вернётся, не проблема.

Работа секретаршей в каком-то строительном комбинате захватила Бэллочку. Втиснутая в непривычные рамки жёсткого графика работающей женщины, она очень старалась не опаздывать и даже больше и чаще положенного задерживалась на работе в вечернее время, когда большинство женщин срывается с рабочих мест секунда в секунду. Кухонный столик супругов сиротливо стоял на общей кухне, его хозяева обедали теперь на работе, и только вечером на ужин разогревали на сковородке купленную в кулинарии еду…