Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Валюшка поправлялась медленно. Её худенькое личико совсем осунулось. По ночам она плохо спала, металась, звала мать. Знахарка утешала, отпаивала своими, одной ей ведомыми, отварами, ласково приговаривая: «Спи, детонька, усни, сладкий сон тебя возьми, скоро мама придет и Валюшку заберет…»

Но ожидание день ото дня не оправдывалось, мать так и не появилась, словом, тоже сгинула, как и отец, — пропала без вести.

Настасья не могла взять в толк, что же могло приключиться с Алевтиной, всегда такой ласковой, заботливой и сердечной матерью. Уж не приложил ли руку к ее исчезновению проклятущий немчура? Может, она в сердцах и высказала ему про злодейство с дочкою, а может, еще что, о чем она и не ведает. Пошла тетка Настасья по соседкам, деревенским, может, что знают… И тут, как обухом по голове, — забирают немцы молодых баб и детей малых в ихнюю, поганую землю немецкую, в рабство, не иначе. Видно, Алевтину и забрали — попала под раздачу, и где теперь она горемычная, бог ведает. Может, томится в ожидании, а может, уже погрузили, как скот, с другими такими же бедолагами в вагоны телячьи и отправили?

Ох, беда, беда! Как же ей теперь с Валюшкой? И сказать ей страшно, и оставить у себя насовсем боязно, ведь не молоденькая — самой-то шестьдесят. А поднимать, растить, видно, все-таки придется. Ну да ничего, как-нибудь, с божьей помощью, сдюжим…

Так и стала Валюшка приемной дочкой бабы Насти. Поправлялась постепенно, научилась понемногу справляться левой ручкой, взамен покалеченной правой, в культях вместо пальчиков. Смотреть и боязно, и жалко, аж за сердце хватает…

Все бы ничего, да опять прошел слушок по деревне — вторым набором фашисты отправляют в ихнюю неметчину новую партию, теперь уже только кто помоложе, точнее, детей от пяти лет и старше — до пятнадцати, семнадцати. Что тут началось! Бабы в голос: «Не дадим, хоть убейте, ироды!» Иные молили: «Пожалейте, Христом Богом просим». Да разве это были люди! Брезгливо обходя воющих женщин, избивали прикладами винтовок и гнали, гнали несчастных. Так добрались и до хаты бабки Настасьи, вырвали из ее рук плачущую Валюшку, и тут же, погрузив в военный грузовик с такими же испуганными и плачущими детьми, увезли из деревни неизвестно куда…

Настасья слегла и долго лежала неподвижно, как неживая, и безразличная ко всему. Никто к ней не заходил — во всех хатах было одинаковое горе, не было сил и желания жить. Через день знахарка Анастасия Ивановна, простая русская врачевательница тел и душ, тихо отошла в мир иной, никого собой не обременив: сердце, вобравшее в себя столько болей, бед и людских печалей, не выдержало…

Наступил сорок пятый год, победный, освободительный. Как уж выдержала страна и люди, воевавшие за нее и на фронтах, и выдюжившие в тылу все эти страшные четыре года, знают только они сами. Потому, видно, многие, пришедшие — кто живой, кто покалеченный, не любят вспоминать, что пришлось пережить. Молчат…

Берлин сорок пятого… Город лежал в руинах. Но несмотря на хаос и разорение, он начал жить новой жизнью. Между союзниками было принято решение разделить побежденный город на зоны, соответственно странам, принявшим участие в победе над фашизмом. Победители сразу приступили к освобождению людей, находящихся в концентрационных лагерях. В многочисленных списках и архивах, оставленных немцами, значились тысячи людей самых разных национальностей: поляки, евреи, итальянцы, русские и многие другие — море людей, застигнутых безжалостным молохом военной людоедской машины. Так, обнаружилось, что в одном из многочисленных списков концлагерей, находившихся в зоне, относящейся к американскому сектору, было много русских имен. Изможденные, похожие на тени люди, с трудом поверившие в освобождение, обнимали, целовали своих спасителей, крепких, здоровых американских парней, дружелюбно и весело улыбавшихся во всю ширь молодых, белоснежных зубов, особенно сиявших на черных лицах некоторых из них…

В числе счастливцев из освобожденных оказалась Алевтина, мать маленькой Валюшки, три года назад исчезнувшая волею судеб из её жизни. Потребовалось немало времени, чтобы выяснить, что затерянный след маленькой дочки, уже восьмилетней, где-то здесь, в одном из лагерей Германии. Она стала обивать пороги советского сектора со слезной просьбой помочь в поисках Валюшки. А вдруг повезет, как вот ей самой, и найдется доченька… Работники советского консульства подключились к поискам. Были обследованы все лагеря, где содержались дети разного возраста — от пяти до пятнадцати. И когда однажды Алевтину привезли в один из таких лагерей, в списках которого значились фамилии и даже имена, схожие с ее Валечкой, она, с трудом преодолевая волнение и дрожь во всем теле, приготовилась к встрече…

К ней вывели трех девочек примерно одного возраста: худосочных, синюшного вида, наголо остриженных, привычно покорно ожидающих своей участи, испуганно и напряженно смотрящих на взрослых. У Алевтины сразу перехватило дыхание, она смотрела на детей и словно их не видела — в глазах застыл ужас и страх: она даже не смогла сразу узнать своего ребенка. Их одинаковость поражала: прозрачные личики, большие глаза с недетским выражением обреченности.

Взяв себя в руки, Алевтина еще раз внимательно посмотрела на девочек. Сердце матери дрогнуло — вот же ее Валюшка, смотрит на нее с радостью и страхом, боясь поверить, а вдруг ошибка… В ту же секунду мать рванулась к ней, подхватив дочь на руки, целуя и омывая счастливыми слезами родную, вновь обретенную доченьку. Так, на руках, тесно прижав к себе почти невесомое тельце Валюшки, она привезла ее в Берлин, боясь отпустить от себя…

Недели ушли у Алевтины на запросы на родину, цела ли ее деревня, как восстановить утраченные документы, как и куда вернуться и где им с Валюшкой жить. Ей пришлось вернуться в американский сектор, пока шла неразбериха и долгие проволочки с бумагами. Было ясно одно — ехать ей пока некуда.

Американцам в их секторе удалось довольно быстро наладить жизнь вызволенным ими из лагерей людям. Налаживался быт с приемлемыми условиями для временной жизни, а главное — начали проводить собеседования, на которых бывшим узникам предлагались различные возможности: уехать на постоянное жительство в Америку, Францию или Великобританию. Одно из таких предложений неожиданно получила и Алевтина. Она долго и мучительно размышляла, как поступить. В советском секторе никаких обещаний не давали: слишком много было неотложных проблем, которые не решались быстро. Разводили руками, просили набраться терпения и так далее. Даже некоторые из сотрудников миссии вменяли ей в вину то, что теперь она живет с дочерью в американском секторе. Пусть там и решают ее проблемы. «Как же так, — думала Алевтина, — в чем моя вина, если освободили меня не наши, а американцы. Спасибо им, и не чаяла ведь, что жива останусь, да еще и дочка найдется».