Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск 7

Слава Богу, Валюшка выправляется, уже не смотрит зверьком затравленным, по ночам не вскрикивает, только мамину руку не отпускает, пока не заснет.

Но вскоре все вроде само собой разрешилось. Алевтина подружилась с двумя хохлушками, подругами по несчастью, тоже лагерницами, с Украины. Многое рассказали они ей про себя: и как угоняли их на работу в проклятую Германию, как издевались, и вообще про свою жизнь. И вот что они надумали: надо ехать им в Америку, новую жизнь налаживать. Не на пепелище же возвращаться: хаты сожжены, все порушено, народ извели, изничтожили, кругом беда, горе. Страшно…

В американской миссии Алевтину с подругами привечали, даже уговаривали ехать. «А что? Ведь ехать вам все равно некуда, — убеждали ее, — негде голову будет приклонить, время в вашей стране тяжелое, голодное. Куда вам с ребенком на руках…» Говорили хорошо, проникновенно, правильно: и устроят, и с жильем помогут, и дочку пристроят в школу — думайте! Вот так и сложилось все — надо ехать по первости, а там видно будет, — решила Алевтина. «В ихней Америке все ж спокойнее — ни разоренных городов, ни опустошающих следов войны, ведь не добралась она к ним, проклятущая — океан помешал.» Вот так за рассуждениями и советами подруг-хохлушек, широко к тому времени информированных о жизни за океаном, пришло окончательное решение об отъезде.

На этом наше повествование обрывается, ставим точку. Известно одно: героиням этого рассказа удалось-таки перебраться в Америку, где все у них сложилось благополучно. Но это уже другая история… Известно же, пути господни неисповедимы, как и дороги наших судеб.

Вот ведь не гадала, а случилось так, что продолжение этой драматической истории о судьбах Алевтины и ее дочери пришлось мне услышать от самой Валюши, теперь уже, по прошествии пятидесяти лет, Валентины Петровны…

Начало двухтысячных. Путешествую с друзьями в круизе по Днепру на четырехпалубном комфортабельном теплоходе, в основном предназначенном и приспособленном для путешествий иностранных туристов, скупающих путевки чуть ли не за год. Публика пестрая, многоязычная, от этого шумно и весело. Все дружелюбны, улыбчивы, сбиваются в группки по национальностям, всё время радостно приветствуя друг друга, беспрестанно хохочут, особенно итальянцы. Пожилые немцы, хорошо одетые, с учтивыми манерами, любители выпить, потанцевать и попеть хором. Англичан меньше, они тоже весьма корректны и сдержанно учтивы, чувствуется воспитание. Иностранцев на теплоходе около двухсот, нас же, русских, ничтожно мало — около двадцати — не хватило, как нам потом объясняли, путевок и, соответственно, кают. В общем, вешали нам, как всегда, лапшу…

И вот, когда неожиданно рядом в баре ресторана прозвучала певучая украинская речь, мы разом оживились, прореагировали. Четыре весьма корпулентных тетушки верещали что-то за соседним столиком по-украински довольно громко, неприкрыто радостно и весело смеясь.

Мы познакомились, разговорились. Оказалось, что три из них из Канады, украинки. Там живет многочисленная украинская диаспора. Четвертая женщина из их компании была русской, живет в Америке. Все они дети войны, в свое время были вывезены еще малолетними в Германию, откуда сразу после войны попали в США, а оттуда в Канаду. Вот только Валентина (а это была именно она) осталась в Америке. Попала туда с матерью в возрасте восьми лет, попривыкла, так там и осталась.

Новые знакомые рассказывали о себе и своих судьбах еще долго, но, подустав от нахлынувших воспоминаний и разволновавшись, ближе к полуночи откланялись и поспешили отдыхать в свои каюты, оставив нам Валентину, до этого долго молчавшую, сосредоточенную. Она просто и доверительно поведала нам с подругой свою историю. Так мы узнали про зверство фашиста, покалечившего ей руку, про раннее сиротство, бабу Настю, угон ее с другими детьми в Германию и многое другое. Рассказала много интересного про свою жизнь в Америке, к счастью, оказавшуюся вполне благополучной — выучилась на медсестру, работала в госпиталях в Лос-Анджелесе, там же вышла замуж за парня из Украины, сына одной из ее хохлушек-подруг. Помогли ей в Америке и с покалеченной рукой, поставили на правую руку хороший протез, гибкий, эластичный — почти бесплатно, как бывшей узнице концлагеря. Так что всё нормально, и жизнь продолжается — улыбается Валентина Петровна. Воспитала дочь, но та давно уехала из США и теперь живет с мужем Василем в Киеве, куда она, Валя, старается ездить раз в год уже к внукам. Вот потому она на теплоходе. Скоро остановка в Киеве, там она и сойдет.

— Жаль, что мама Алевтина давно ушла из жизни и не может теперь порадоваться правнукам. Но вот, живу за нее, — грустно повествует Валентина Петровна. — Так вот сложилась моя жизнь, теперь поздно что-то менять. У меня есть домик, муж, хозяйство. В общем, пустила корни в чужой земле, куда ж теперь. Значит, такая моя судьба и, пожалуй, я ни о чем не жалею. Кто знает, что бы меня ждало на Родине в то время…

Расстались мы с ней уже далеко за полночь, тепло и душевно, как добрые и старые знакомые — очень по-русски.

Утром был Киев. Она сошла на берег, спеша на свидание с дорогими ей родными.

Удивительная это штука — жизнь. Загадывай, не загадывай, а все равно она вырулит, куда ей положено — в свою «колею».

Добра тебе и счастья, Валюша — Валентина, хорошей тебе колеи-дороги…

София

Это воспоминание возникло после того, как я прочитал реплику Анны Ахматовой в «Записках» Лидии Чуковской:

— Новгородская София, — сказала Анна Андреевна, — тоже очень хороша.

Забыл, с чем ее сравнивала, запомнилось только, что собор был поставлен в ряд с другими сооружениями, пусть на высокое, но не исключительное место. Как же так? Это самая старая сохранившаяся постройка на Руси и самая совершенная по красоте, гармонии, античной соразмерности частей. Нет примера ей в древней русской архитектуре, а есть ли в новейшей мировой, пусть даже светской, — не знаю.

Впрочем, Ахматова Софии не видела. Трудно предположить ее непосредственную реакцию… Она не была в Новгороде, знала собор только по снимку, рисунку, но снимок не только не передает замысла, а затемняет, искажает его. Смотришь — простое, безыскусное здание, да еще грузное, приземистое, грубое. Невпопад поставленные апсиды, полукружия которых вдруг прерываются остроугольной кровлей, а то и скатом, при этом видимый край кровли кажется бездумной забавой ребенка, в руки которого попал карандаш. Сами полукружия разновелики, три главы расположены кучно, две поодаль, в общем, никакого художественного решения. Рядовое культовое сооружение, не часто поминаемое в архитектурных монографиях.