Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки

На наши груди прикрепляют огромные звёздочки с юным Лениным, но мой завистливый взгляд косится на стройные ряды пионеров с их малюсенькими значками, но с такими модными, яркими, красными галстуками на шеях.

«Скорей бы вырасти!» — думаю я.

Нет, я не помню наши октябряцкие дела, но они точно были. Наверное. Неуверенна. Школу озеленяли? Так все классы её озеленяли. Ветеранов слушали? Так вся школа их слушала.

«Нет, октябрята — ерунда! Вот пионеры… Пионер — всем ребятам пример, а октябрята — поросята! Вон чё творят: все парты шариковыми ручками исписали! Нас же самих их раз в месяц отмывать и заставляют. Нет, мои морские свинки — это свиньи! А октябрята точно-преточно поросята. Ну скорей бы подрасти!»

Но зря я об этом мечтала. Ходила б и ходила себе маленькая горя не зная, бед не ведая. А?

Мы с отцом сидим в хате за столом и едим с пылу с жару чебуреки, которые готовит мать. Хорошо, но скучно. Во дворе идёт снег. Батя выставился в окно и загундел:

— А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя…

Маме Вале это шибко не нравится, она раздражённо грозит мужу ложкой.

Я пытаюсь что-то понять, но понимаю, что ничего не понимаю:

— Как так, снег — Валя?

Но тятечка совсем уже завёлся:

— А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя…

— Это значит, что он нажрался, — объясняет мне мать.

Иван подмигивает и снова:

— А снег всё валя и валя, а снег всё валя и валя…

Внимательно смотрю на раскрасневшиеся щёки отца, то есть мужа мамы Вали, и до меня, наконец, доходит:

— Да любит он тебя! Вон как заигрывает.

Мамка вспыхивает, как спичка:

— Ещё чего! Нажрался просто.

Иван в ответ только крякнул — обиделся.

За ёлкой я ходила с отцом. Мать говорила:

— Пора!

И мы шли. Я одевала валенки, лыжи и тютюхала за батей. Выбирали мы всегда какую-нибудь макушку у старой ели. Молоденькую отцу было жаль. Приглядывали самую красивую. Родитель лез наверх и пилил. Домой шли счастливые!

По дороге мне папа Ваня какую-нибудь ерунду про зайчиков и белочек выдумывал. Весело было.

А дома нас ждало всегда одно и тоже: мать выбегала на улицу, придирчиво рассматривала нашу макушку от ели, размахивала кулаками и материлась:

— Нет, вы гляньте на них! Все ёлки как ёлки прут, а эти двое обязательно косую и лысую притянут. Вон место пустое. Чьим задом будем дырку затыкать?

Отец самодовольно расхаживал вокруг ели и ехидно улыбался:

— Зато с шишками!

Я недостатков нашей ёлочки никогда не замечала (до тех пор, пока мать ни начинала нас в них носом тыкать). Но отец у нас молодец, он где-то веточку отпилит, где-то привяжет. И в наряженном виде наша макушка смотрелась, конечно же, королевой!

Потом приходили наши семейные друзья Каргаполовы и Бургановы. Они тоже придирчиво рассматривали нашу наряженную царицу и критиковали. После этого мы шли критиковать ёлки Бургановых и Каргаполовых. И только после этого наступал Новый год!

Новый год для сахалинских детей-семидесятников в шахтёрских посёлках — это ящики корейских зимних яблок в подвалах, ящик мандаринов, рыба кета под красным маринадом, обязательно живая ёлка, на которую выдавали маленький талон и нужно было самостоятельно её рубить, желательно с папой, а не с мамой. Хотя, один раз я рубила елку с мамкой. Воспоминания незабываемые, скажу я вам: две курицы на лыжах с пилами, а та, что поменьше, ещё и попроворней! А где был в ту зиму отец? То ли в больнице, то ли на учениях — не помню. Были тогда двухмесячные военные учения для старых, военнообязанных пердунов лет эдак до 45 лет. Нынче их давно уже отменили.

А ещё Новый год в посёлке Мгачи — это когда дружественные семьи приходят друг к другу в гости, и детям разрешается не спать всю ночь, слушать разговоры взрослых, танцевать вместе с ними, ждать деда Мороза с подарками (моего отца) и пить шампанское по чуть-чуть, с семилетнего возраста.

— Мам, а Толик водку со стола выпил! — пожаловалась я.

— Ах ты, гад! И сколько? — вспыхнула моя мамка.

— Полрюмки, — снова я.

— Толичек, ты живой? — мама Толика, тётя Нина.

— Живой, красный только, — сам Толик.

— Стыдно паршивцу! — мой отец.

— Это твоя паршивка, эка как скоренько на закадычного дружка настучала! — папа Толика, дядя Коля.

— Да если бы ни моя паршивка, сдох бы твой сыночек от пьянства!

— Это мой то сын — алкаш? А твоя вон сосёт и сосёт шампусик, стоит только отвернуться! — дядя Коля.

— Вы оба совсем уже охренели, дети ещё в школу не пошли, а вы их в алкаши записали! — тётя Нина.

— Правильно, путь школу закончат, а потом и спорьте, чей ребёнок больше пьёт, — разрешила спор моя мама, дала подзатыльники нам обоим, одела и выпроводила в тёмный-претёмный двор гулять — подальше от праздничного стола и взрослых, серьёзных разговоров.

Хорошо ночью на улице! Залезем в пещеру сугробную, которую всю неделю рыли, зажжем свечки и играем во взрослую жизнь. Но то секрет-секретный. Да, Толик? Это вам ни водку со стола тягать. За эти игры до сих пор нам обоим стыдно. Фу, Толик, фу!

Каргаполовы дружили с Зубковыми, Зубковы дружили с Бургановыми, а в итоге, всем трём семьям пришлось дружить вместе. И у каждой семьи были дети 1970 года рождения. У Каргаполовых — Толик, у Зубковых — Иннка, а у Бургановых — Ира. В гости друг к другу эти семьи ходили чуть ли ни каждый день, с детьми. Дети играли, играли и засыпали. А когда нужно было идти домой (в 12 ночи), двух отпрысков будили и сонными волокли домой. А хозяева дома, чаще хозяйка, провожали гостей. Дойдя до дома гостей, укладывали ребёнка спать и шли провожать следующих гостей. Укладывали второго ребёнка и шли провожать хозяев, а потом снова гостей. И так ходили туда-сюда до трёх часов ночи. Моцион типа, ага.

— А ведь завтра на работу.

— Не беда! Молодые ещё.

— Отоспимся на том свете.

Ну спите спокойно, мои родные.

— Да нет уж, Инна, не видишь, мы всё ходим и ходим по нашим любимым улочкам туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда…

Каргаполовы и Бургановы жили в благоустроенных домах — пятиэтажках. Поэтому у них были телефоны. Когда они хотели идти друг другу в гости, то звонили и предупреждали. А в нашем частном секторе телефония, как гос. данность, отсутствовала. К нам гости ходили нахрапом, ну мы к ним так же. Уходя от нас, они говорили:

— Прощевайте, Зубковы! Ну а ежели чего, то звоните.

— Куда звонить? — всплёскивала руками моя мамка. — В таз стучать?

— Во-во, в тазик и звоните, придём!

Я смертельно завидовала всем, у кого есть телефон.

— Все люди как люди, звонят в трубку! А мы, видите ли, в тазик.