Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки

Мамка имела склонность к коммунизму лишь в душе, а отец — самый настоящий шахтовый коммунист. Но однажды ему надоело ходить на коммсобрания, и он демонстративно встал, подошёл к председателю, бросил партбилет на стол и очень громко сказал:

— Мать вашу перемать, так вас всех и разэдак с вашими партсобраниями! Время, мол, моё драгоценное зря расходуете, эдак вас и разтак!

И гордо ушёл под гробовое молчание ошарашенных мгачинских коммунистов.

А времена на дворе стояли Брежневские, год не помню. Крысиной возни из-за батиного выплеска было много, но тут вмешались высшие силы, так как бунтарь-каторжанин являлся родителем пупа земли, поэтому приняли решение Зубкова Ивана Вавиловича с работы не увольнять и высшему партийному руководству об этом факте не докладывать.

И это правильно. Потому что высший партийный руководитель и был в устах Зубкова Ивана той самой сверхглавной политической проституткой.

Почему? Сама до сих пор удивляюсь, ведь в газетах, ну ничего плохого про наш строй не писали! Но отец тыкал мне газетой в нос и орал:

— Между строк, читай, между строк, мать твою перемать!

— Я тута! — отвечала мать. — Шёл бы ты, Ванюша, спать.

В без интернетную эпоху народ черпал информацию из бумажных газет и журналов. Их покупали в киосках «Союзпечать» или почте и даже выписывали на дом. Каждая семья ждала, когда почтальон кинет в их почтовый ящик очередную стопку макулатуры, извиняюсь, печатной продукции. Потом эти газеты весело шли на разжигание печек и вместо туалетной бумаги. Мой отец читал сугубо политизированные издания: «Правду», «Известии», «Труд» и местную газетёнку «Красное знамя», а при прочтении через каждые пять минут выкрикивал:

— Гавно! (и) Политические проститутки!

Все члены семьи терпели это много лет. Наконец мне терпеть надоело, и я в истерическом припадке заорала на Ивана Вавиловича:

— Во-первых, не гавно, а говно! А во-вторых, не нравится, не читай!

У папки от неожиданности дужка очков свалилась с уха, и его дополнительные глаза беспомощно повисли перпендикулярно полу.

— А что я читать тогда буду? — растерянно произнёс Ивашка.

— Ну… журналы там всякие «Техника молодёжи», «Хочу всё знать».

— Да? — раскрыл рот отче. — А в них есть про Брежнева и прочую сволоту?

— Всрались они тебе! — фыркнула я.

— Не всрались, а усрались. — мрачно поправил отец. — Чтоб ты понимала, нас сызмальства к политинформации приучали, так что мы без неё не могём. Правда, мать?

Мать кивнула где-то из-за груды кастрюль, а я вздохнула:

— Понятно, значит вы на игле, — и пошла по своим делам.

— Дочь, а что такое «на игле»?

Я махнула рукой:

— Рано вам ещё знать об этом! Сидите, читайте своё гавнище про дорого Леонида Ильича…

Во Мгачи приехали студенты класть деревянный тротуар от берега до конца посёлка. Где-то на середине, в аккурат у моего дома, они и выдохлись.

— Пора нам, брат, на учёбу! — сообщили они подбежавшей шпане. — На следующий год приедем, закончим делать дорогу и у вашего поселкового совета памятник Будде установим.

— А кто такой Будда? — спросили мы хором.

— О, это такой дядька, на всю Японию, Китай и Индию прославился, он у них самый главный, как генсек, только выше. Высоко сидит, далеко глядит, всё видит, про каждого всё знает. Наверное.

— А-а! Ан он к нам приехать что-ли должен?

— Ну типа того.

— С женой?

— Ха, вот мы его тут и поженим! Ну на этой… У вас статуя Матери-родины стоит?

— Нет, а чё?

— Ну мы поставили бы их рядом, типа муж и жена. Гы-гы-гы!

Уехали студенты и не приехали больше никогда. Деревянную дорожку наши местные плотники доделали. А я до-о-олго думала о Будде одиноком. Много лет думала, пока замуж ни вышла. А мой муж как раз почти буддистом оказался, ну типа того. И книжек у него про эту религию было мно-о-ого. Пришлось читать.

Ах, да. Нет, не стала я буддисткой. У меня же мать практически коммунистка, и отец бывший партиец, ну вы чё!

На меня смешной японец косо смотрит, улыбаясь:

— Ты живёшь на Сахалине?

— Я живу? Да уж не знаю я дышу или мертва. Никогда не угадаешь где сидит твоя душа. Это Будда одинокий всё про всех, конечно, знает. Ты по-русски понимаешь? Нет? Тогда ты не читаешь и стихов моих глубоких. Не люблю улыбок глупых! Только Будда одинокий стерпит все твои ужимки. Ваши боги — невидимки? Нет, не буду с небом спорить, я спешу на своё море — на песке стирать следы. А ты следом не ходи, я иду искать покой, который ходит лишь за мной.

На меня смешной японец косо смотрит, улыбаясь:

— Ты живёшь на Сахалине?

— Я живу? Не угадаешь!

— Ты за луну или за солнце?

— За луну.

— За советскую страну

— А я за солнце.

— За криволапого японца.

Это наша детская считалка. А Япония, вот она, рядом, рукой подать: через маленький перешеек пролива Лаперуза. От мыса Крильон на Сахалине до мыса Соя в Японии — всего 43 километра. Мыс Крильон — самая южная точка русского острова, а мыс Соя — самая северная точка страны восходящего солнца.

А на мне японское болоневое пальто, японские резиновые сапоги с утеплителем и смешная японская шапочка. Всё. Я больше ничего не знаю про этот народ, кроме того, что у них луноликие лица, слегка раскосые глаза и чёрные, как смоль, волосы. Ну ещё и война у нас с ними была в 1945.

— Пап, а все япошки кривоноги?

Отец неуверенно кивает головой.

— А почему они книжки не пишут, а рисуют?

— Не знаю, может, писать не умеют.

— Да не, у них же есть иероглифы!

— Ха, а ты попробуй их напиши.

Я сажусь за стол и пытаюсь срисовать иероглифы с этикеток.

— Совсем не получается!

— Ну вот. А им, бедолагам, каково? Тут не только рисовать книжухи научишься, но ещё и вышивать.

— Ой, а я кошечку недовышивала!

— Вот-вот, иди вышивай свою кошечку. А к желтомордым никогда не суйся. Раздавят!

— К кому, к кому?

— Ни к кому. Вышивай. Бог с ним, с этим рисованием. Кстати, ты за луну или за солнце?

— Я за небо.

— Вот до него и бегай!

Я оторвалась от стула и полетела к небу. А там большими буквами было написано: «КАК ВЫ МНЕ ВСЕ НАДОЕЛИ! БОГ».

«Что бы это значило?» — подумала я и опустилась на землю. Спросила у отца, тот отмахнулся. Пристала к матери, та покрутила пальцем у виска. У япошек что ли спросить?

— Эй, японцы! — прокричала я.