Инна Фидянина-Зубкова - Сахалинские каторжанки

И я со своим капитаном обследую прибрежные скалы. И хочу только одну фразу кинуть в его всё время ускользающий зад:

— Может ты ошибся, может ты хочешь стать не капитаном, а каскадёром, скалолазом, спасателем? Лешим, на худой конец!

Во Мгачах обосновались татары и русские, корейцев и народов севера нет совсем.

— Мама, а почему бабушка Толика на нас не похожа?

Валентина Николаевна лепит пельмени:

— Какого Толика, доча?

— Ну, нашего Толика!

Скалка выпала из мамкиных рук:

— Ты хочешь сказать, твоего Толика? Вы что, уже поженились и нас в известность не поставили? Вань, глянь-ка на них, они уже тогось, а родители побоку!

— Мама, я не о том! Почему у Каргаполовых бабушка не такая, как моя?

— А что с ней не так? Вы точно не женаты?

— Ну, мама! У неё лицо круглое-круглое, и глаза как ниточки.

— Ой, ты госпади! Да то ж когда война была, фашисты японцы взяли в плен корейцев, пригнали их на Сахалин и сделали своими рабами. Так вот, эта бабушка и есть кореянка, бывшая пленная.

— Да? То-то я смотрю, дед Каргаполов ходит и глазами зырк-зырк, как самый настоящий фашист! Мам, пойдём их бабушку из рабства выручать. Это ж надо! Сколько же лет он бедную женщину в плену держит? А вы ходите такие, делаете вид, что всё нормально. Вот кто вы все после этого?

— Инна, тут нет японцев, и дед Каргапол — русский!

— Да мне какая разница: в русском она плену или в японском!

— Донь, а ты куда помчалась?

— Сказать Толику, что никогда на нём не женюсь! Поганая его фамилия, ой, поганая!

Рисовала я долго, много и красиво. Как мне казалось! Кошки, люди, природа — всё это тщательно срисовывалось. Изобразить что-то фантазийное у меня не получалось, не хватало элементарного — пространственной памяти. Как только я отводила взгляд от предмета, то не могла вспомнить, как он выглядел. Вот нарисуйте человека в движении… Во-во! И я о том же. Посещение художественного кружка мне не помогало. Толик всё равно рисовал лучше. Но и у него было однобокое восприятие мира: корабли да самолёты.

— Вот что ты рисуешь? — тычу я Толика в его заготовку.

— Войнушку.

— Надоел. Нарисуй дом, семью, кошку.

— Да ты достала уже со своими кошками! Всю хату кошками обвесила. Куда ни плюнь — кошка.

— А ты не плюй! Рисуй.

Я и Толик сидим, пыхтим, рисуем дома, деревья, родителей и кошек. А когда работа закончена, несёмся с листочками к мамкам. Тётя Нина и тётя Валя внимательно рассматривают наши творения, и обе признаются, что у мальчика получилось намного лучше, чем у девочки. Я злюсь:

— Ну где же у него лучше? Вы не видите, что он ручкой рисовал, а я красками! Вы что, не понимаете разницу межу ручкой и красками?

— Понимаем, но у Толяна дом и кошка красивее!

— Да боже ж ты мой! Как же чернила могут быть красивее красок?

— Могут.

— Не могут. Чернила чёрные, а краски яркие! Вы случайно ни дальтоники все?

Подошёл мой отец, прислушался к предмету спора, рассмотрел детские художества, попытался вникнуть в мою девичью философию и сказал:

— Ты дочь, стамеску с резцом сравнила. А надо сравнивать результат, то есть саму работу по дереву.

— Я и сравниваю результат: у меня красный дом, зелёное дерево, рыжая кошка, нарядные люди, а у него всё чёрное, чёрное, чёрное!

В тот день нашим взрослым так и не удалось подобрать правильные слова, чтобы объяснить вредной дочке, что у неё просто руки — крюки, крюки, крюки… десять раз крюки! Ну глупые родители, нет?

1980 год, мне десять лет, конец третьего класса, 22 апреля — день рождения В.И.Ленина. На торжественной линейке нас приняли в пионеры (не всех: троечников и хулиганов доприняли на день Пионерии 19 мая). Мне прицепили на грудь красную звёздочку, на котором было написано «Всегда готов!» и нарисован взрослый Ильич. Повязали на шею красный галстук. Мы хором прогорланили клятву:

— Вступая в ряды всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, перед лицом своих товарищей торжественно обещаем: горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!

И жизнь изменилась. Да ни черта она не изменилась! В те годы уже формально относились к общественным организациям. Уставшим учителям-пенсионеркам было всё равно: октябрята мы, пионеры или комсомольцы. Но в свои пионерские годы я этого не понимала. Я думала так и должно быть: повязали галстук и бегай себе! И не догадывалась, что пионер — всем ребятам пример, верен партии и коммунизму; лучший в учебе, труде, спорте; вожатый октябрят. И должен нести большую общественную нагрузку. Например, взять шефство над одинокими стариками и все свои пионерские годы помогать им. Нет, нас такими замутами не обременяли. А сбор макулатуры и металлолома! Ну такое раз в год мы делали — для отчётности школы перед партией. Хотя галстук я носила бережно и аккуратно. А знаете почему? Потому что на коричневой школьной форме этот яркий платочек был модным элементом, украшающим платье и чёрный фартук (на праздники надевали белый фартук). Однако, форму освежали ещё и белоснежные манжеты с воротничком. Их чистота достигалась следующим образом: каждые три дня воротничок и манжеты отпарывались с платья, стирались и приштопывались обратно. Делали это мамы, а в старших классах и сами ученицы.

Но пока я в третьем классе и тяну руку для вопроса:

— Антонина Марковна, а есть научная пионерия?

— Что?

— Папа говорит, что есть научный коммунизм. Значит, должна быть и научная пионерия, а также и научная октябрятия.

Учительница оказалась железной женщиной, она даже не прыснула от смеха, а сурово сдвинув брови, сказала:

— Ты это… Твоего отца выперли из партии? Вот и пусть сидит себе тихонько — пишет про свою будущую научную спокойную старость.

— Слишком много прилагательных, — сказала я, потупив взор.

— ???

— Ну в вашей последней фразе. На такой малюсенький объем текста

слишком много признаков старости: свою, будущую, научную и спокойную. Получилось корявое и некрасивое предложение: нечитабельное и неписабельное, — неожиданно для всех во мне заговорил будущий бумагомаратель. — Давайте о чём нибудь другом попишем! Например, о научном детстве или о научной молодости. А старость, она что? Кому она нужна, эта старость: причитать и у бога смерти просить, как моя бабушка?

Антонина Марковна внимательно на меня посмотрела:

— А ты знаешь, Зубкова, что бога нет?

Я подумала и сказала:

— Бога точно нет. Бог — это религия. А есть научная религия?

Терпение у классной руководительницы лопнуло, она схватила меня за руку и поволокла к директору.

Вот тебе, бабушка, и научный метод воспитания юных пионеров. Мать их так!