Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

Я на мгновение задумываюсь, а потом начинаю набирать сообщение в телефоне.

«Привет! – пишу я. – У меня будет барбекю, но тебя я специально не приглашаю, потому что там будет объект». – «Ага, – пишет Джо, – объект». – «Просто хотел, чтобы ты узнала об этом от меня, а не от кого‐нибудь другого». – «Принято. Вас понял, – отвечает она. – Конец связи».

Наступает суббота. Я просыпаюсь позднее, чем обычно, – около полудня. Спускаюсь вниз на кухню, ищу хлопья и молоко. Открываю холодильник и вижу огромную миску с мясом в маринаде.

Брит начинает забрасывать меня сообщениями: «В 5 часов, верно? Да?», «Что мне надеть?», «Уверен, что мне не нужно принести к столу десерт или еще что‐нибудь?». Каждое сообщение бьет по моему тяжелому, глупому черепу, словно камень, выпущенный из пращи каким‐нибудь маленьким волшебным чертенком, которого я никак не могу прогнать. Мои нервы на пределе. Рискуешь, Фрэнкли.

– Не надо мне тут этих Фрэнкли! – кричу я, ни к кому не обращаясь.

Мама возвращается с дневной смены в Магазине раньше, чем обычно. Папа остается в Магазине, потому что он – вы, наверное, уже догадались – ни разу не пропустил ни одного дня на работе с тех пор, как родились мы с Ханной. Мама надевает фартук. Это подарок от дистрибьютора пива. Рисунок на фартуке совершенно безумный: девушка в бикини и в меховой шляпе обнимает огромную бутылку. И надпись: «Grizzly Geer – пейте охлажденным».

– Умоляю, сними этот фартук, – говорю я маме.

Она смотрит на девушку в бикини:

– Почему? Он совсем новый. Мне его Мигель дать совершенно бесплатно.

– Можешь надеть его картинкой внутрь?

Мама развязывает завязки, переворачивает фартук на другую сторону и снова его завязывает.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Твой учитель прийти сегодня?

– Нет.

– Только друзья?

– Только друзья, – отвечаю.

Эти два слова звучат ужасно.

Только друзья, только друзья, толькодрузьятолькодрузьятолькодрузья…

– Помоги мне, – просит мама.

Я вынимаю из холодильника тяжелую железную миску с маринованным мясом. В голове мелькает мысль: что бы сегодня ни случилось, отвечать за это буду я.

Потом я помогаю маме выставить на стол миски с панчханом – корейскими закусками: кимчи, корень лотоса, кимчи с огурцом, желудевое желе, шпинат, пророщенная соя, картофельный салат, жареные анчоусы. В общем, разная вкуснятина. Просто калейдоскоп блюд, пир, ожидающий своих гостей. Пока мама режет салаты, я закрываю каждую мисочку с панчханом пищевой пленкой. Смотрю на часы – уже почти три. Ничего себе! Уже почти три часа!

– А я еще душ не принимал, – говорю я вслух.

– Айгу, вонючий мальчик, – говорит мама, – ты вонять.

Мама шутит, поэтому я улыбаюсь ей, как примерный сын. Но на самом деле я просто начинаю потихоньку паниковать. Скоро придут гости. Скоро появится Брит.

– Я скоро вернусь, – говорю я и взбегаю вверх по лестнице.

Ванная комната наполняется паром. Я не моюсь, просто стою под струями горячей воды. На запотевшем от пара стекле кабинки я пишу: «Б-Р-И-Т, Б-Р-И-Т».

Потом я смываю буквы водой. Но когда стекло запотевает снова, они снова проступают, пусть и едва заметно, потому что на стекле осталось кожное сало.

Это, наверное, должно что‐то значить. Брит Минз что‐то значит. И это значит, что, когда я выйду из густого пара, все изменится. Мама увидит Брит – по‐настоящему познакомится с ней, и Брит будет прекрасна, и они будут вместе смеяться. Вечером, лежа в кровати, мама скажет папе: «Брит такой хороший, такой большой глаза, как у Джо. Даже больше, чем у Джо». Папа сперва немного поворчит, но потом увидит во взгляде мамы принятие и смирится: «Американский девушки – они о’кей».

Когда мама с папой говорят «американские», они имеют в виду белых. Когда они говорят о себе или обо мне, то называют себя hanguksaram, то есть корейцами. Я никогда не называю себя просто корейцем, я всегда говорю, что я кореец американского происхождения. Азиат или кореец – это всегда на первом месте. И только потом – американское происхождение. Я никогда не называю себя просто американцем.

Белые называют себя просто американцами. Они рассказывают о своем этническом происхождении, только если их специально об этом спрашивают. Это, конечно, не очень честно. Мне постоянно приходится объяснять, откуда мои родители, а вот белым людям это делать совершенно не обязательно. Все сложно. Но при этом просто. Брит Минз не говорит, что она белая. Она называет себя американкой европейского происхождения, потому что Брит умная и деликатная.

Б-Р-И-Т.

Я выключаю воду и слышу голоса. Голоса! Быстро вытираюсь, приглаживаю мокрые волосы и одеваюсь. Бегу вниз. Мне все еще жарко после горячего душа. Слышу, как мама говорит на вежливом английском, на котором она обычно общается с гостями, не имеющими отношения к Сборищам.

– Зачем ты принести такой дорогой? Не надо это делать.

– Но это для всех.

– Что это?

– Это французский фруктовый тарт с… как его… crème pâtissière [27] Заварной крем (фр.) . .

– Ты из Франция?

– Ха-ха, нет.

– Хорошо, очень-очень красивый. Спасибо, о’кей.

– Не за что. И вам спасибо за…

– Надо ставить холодильник.

Я вбегаю:

– Сейчас поставлю.

Мама кивает в сторону Брит:

– Булит? Блит? Простите.

– Да, Брит, совершенно верно, – говорит Брит.

– Сложный произносить, – заявляет мама и выходит с подносом на задний двор.

– Привет, – говорю я Брит.

– Привет.

Мы обнимаемся. Это чисто дружеские обнимашки. Худшие обнимашки в жизни. Я чувствую, что Брит напряжена. Я чувствую, что она осторожничает, потому что мама может повернуться и увидеть нас через раздвигающиеся двери. Потом мой мозг наконец немного успокаивается. И я наконец замечаю, в чем Брит. Она не в привычных джинсах и футболке с ироничным текстом. Она в… платье! Клянусь, она в платье. Простое хлопковое платье, ничего особенного, но для меня она прекрасна, я вот-вот растаю. Она надела платье как для ужина со взрослыми.

– Потрясающе выглядишь, – говорю я.

– А-а-а! – Она укоризненно качает пальчиком из‐за слова «потрясающий».

Мне ужасно хочется ее поцеловать и едва хватает сил противиться этому желанию. Я мысленно немного отступаю назад, чтобы насладиться этой сценой: благоухающая каким‐то экзотическим запахом Брит Минз на моей кухне.

– Ты выглядишь… обворожительно, – говорю я.

Брит с улыбкой смотрит на бронзовую статуэтку. Это удивленный маленький ковбой верхом на вздыбившемся необъезженном жеребце.

– У твоих родителей очень странный вкус, – замечает Брит.

– Я этого уже не замечаю.

– Способность привыкать к самому невероятному – величайший дар, доставшийся человечеству. А также причина его неизбежного падения.