Дэвид Юн - Весь мир Фрэнка Ли

– Мне очень жаль, что я тебе вчера не позвонил. Ночь была просто сумасшедшая. Было очень поздно. Я до смерти перепугался.

Мы сидим на шаткой скамейке. Брит чуть отворачивается от меня. Чувствую, что мои уши начинают краснеть. Я понимаю ее без слов. Я вижу это в ее глазах – ее взгляд становится все более грустным. Я ей не позвонил.

– Я люблю тебя, – говорит она, обращаясь к мелким цветам, перед которыми мы сидим. – А ты меня любишь?

Я вздрагиваю от этого вопроса.

– Конечно.

– Тогда скажи это, пожалуйста.

– Я люблю тебя, Брит Минз.

Едва эти слова слетают с моих губ, она хватает меня за руку.

– Помоги мне с этим разобраться. Я все рассказываю своим родителям, у меня нет от них секретов. И они тоже всем со мной делятся. Папа может мне написать во время уроков, что открыл для себя новый сэндвич. – Вспоминая об этом, Брит смеется. – Наверное, у вас в семье все совсем по‐другому, – добавляет она.

«Черт побери, как же ты права! – хочется мне сказать. – Да мы фактически говорим на разных языках. Это реально так! Ты даже не представляешь, насколько тебе повезло: ты со своими родителями говоришь на одном языке!» Но вместо этого я говорю совсем другое:

– Прости. Я должен был тебе позвонить.

Такое ощущение, что она меня не слышит.

– Когда ты любишь человека, ты хочешь делиться с ним всем.

Брит прекрасно говорит на языке открытости, а я, как оказалось, нет. Мне надо бы ей все это объяснить, но это сложно и утомительно, а у меня мозг завис от усталости. Поэтому я просто снова и снова повторяю: «Я тебя люблю». Я понимаю, что эти слова – лишь временная мера, но гораздо проще любить Брит за теплицей, там, где нас никто не видит.

– Если печь печенье в форме квадрата, круга и треугольника и использовать шесть разных видов глазури, то сколько разных комбинаций форм и…

– Восемнадцать, – отвечает Кью.

– Господи, ну ты хоть дай дочитать вопрос.

Мы сидим в его комнате после школы. Кью зевает:

– Мне кажется, мы готовы.

Он имеет в виду завтрашний тест. После теста занятий не будет. Поэтому после экзамена мы либо отправимся праздновать, либо попрячемся под одеяла на две недели – до тех пор, пока не объявят результаты.

– Эй, интернет, приглуши‐ка свет, – громко говорит Кью.

– Приглушаю свет, – отвечает умная колонка.

Свет лампы на потолке тускнеет. Кью берет в руки контроллер и снова зевает.

– У меня даже на игры сил нет, – жалуется он, бросает контроллер и ложится на спину, прикрывая рукой глаза.

– Жизнь – боль, – говорю я.

Кью пропускает мимо ушей мою остроту.

– Как прошел разговор с Брит?

– Хорошо.

– Но?..

– Никаких «но».

– «Но» как задница у человека, без него не обойтись.

Это наша старая шутка. Я вздыхаю. Ложусь на спину и тоже прикрываю рукой глаза. Так мы оба и лежим, прикрыв глаза.

– Ей, конечно же, было очень обидно, я, конечно же, извинился и пообещал, что больше не буду от нее закрываться.

– И ты намерен сдержать обещание?

– Да. Что‐нибудь придумаю.

– Превратишь ее в кореянку?

– Отдает расизмом. Ты что, расист?

– Это твои родители расисты. И они в ближайшем будущем не изменятся.

Я все это и без него прекрасно знаю. Мне нечего ему ответить, поэтому я просто давлю рукой на глаза до тех пор, пока перед ними не начинают кружиться черно-зеленые квадраты.

– Слушай, – говорит Кью, теперь его тон стал мягче, – ты, конечно, можешь злиться, но тебе, скорее всего, придется рассказать Брит ужасную правду про все то, что ты наворотил. Готовься.

– Спасибо за поддержку.

– А я тебя поддерживаю. Я всегда тебя поддерживаю.

– Вот сейчас я твоей поддержки не чувствую.

– Послушай…

Кью пытается отодрать руку от моего лица, но я сопротивляюсь, поэтому, когда он ее отпускает, я сам себя бью. Кью проворачивает это несколько раз подряд.

– Неужели тебе нравится самому себя бить? – спрашивает он.

– Ки-йа! – говорю я, вскакивая и пытаясь ударить Кью, но попадаю в воздух. – Почему я не могу встречаться с Брит и наслаждаться нашими отношениями, как самый обычный подросток? Почему меня никак не оставят в покое?

Кью делает в воздухе несколько резких рубящих движений.

– Вот почему: чем дольше ты будешь с ней встречаться, тем больнее в конечном счете ей сделаешь. Ты накапливаешь долг из эмоциональной боли, за которую тебе в конечном счете придется ответить. Поэтому тебе надо как можно скорее во всем признаться Брит.

Я обхватываю руками коленки. Он прав. Иди ты к черту, Кью, со своей правотой! Я не знаю, как сказать Брит о том, что ее вот-вот ждет столкновение с неприступной стеной предубеждений моих мамы с папой. Эта мысль меня пугает. И мысль о том, что произойдет потом, пугает меня еще больше.

– Но она же мне нравится, – говорю я.

– Тогда ты должен решить, готов ли ты биться за нее со своими родителями.

– Я не хочу ни с кем биться.

Кью разводит руками. Вот такая головоломка. Мне не надо напоминать ему о Ханне, он о ней и так все прекрасно знает.

– А твои родители хотят, чтобы ты встречался только с черными девушками? – спрашиваю я.

– Чтобы я остался чисто черным?

Я смеюсь. Мы с ним уже неоднократно высмеивали представления людей о том, какими должны быть настоящие черные люди. На самом деле оттенков черного огромное количество. Есть черные ботаны, черные хипстеры, олдскульные черные и суперчерные (см. также суперкорейцы). В общем, за «черным» может скрываться что угодно.

– Вообще забавно, что ты называешь себя черным, – говорю я.

– Тем не менее я черный, – спокойно отвечает Кью.

– Мне казалось, ты ненавидишь весь этот бред про противопоставление черных и белых.

– Это ложная дихотомия. «Белые» – это искусственно созданный конструкт.

– Аминь.

– И «черные» – это искусственно созданный конструкт.

– Да будет так!

– Но на самом деле, пока эти белые придурки называют себя «белыми», мне приходится называть себя «черным». У меня нет выбора: хочу я того или нет, они все равно будут называть меня «черным». А тебя они будут называть азиатом, хочешь ты того или нет. Так что смирись.

Мы ступили на неисследованную местность, двигаться дальше надо осторожно. Мы с Кью миллион раз говорили про расы, но чаще просто для того, чтобы высмеять это как абстрактный интеллектуальный концепт. Никогда еще мы не обсуждали его влияние на нашу жизнь.

– Так, значит, ты не ненавидишь называть себя «черным»? – осторожно спрашиваю я.

– Черный может быть тем, кем он захочет. Так мне с детства говорят родители.

Я представляю, как маленький Кью вел задушевные разговоры о расе со своими родителями. Я никогда не говорил о расе с моими родителями.

– То есть твоим родителям все равно, какой цвет кожи у твоей девушки?