Леван Хаиндрава - Очарованная даль
- Название:Очарованная даль
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1989
- Город:Москва
- ISBN:5-265-00796-2
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Леван Хаиндрава - Очарованная даль краткое содержание
Очарованная даль - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Гога знал, что в польской армии служит немало его соотечественников и что грузины — единственные неполяки, которые в польской армии имеют право на офицерские звания. И снова мучительная мысль: «А я здесь торчу, без смысла, без цели» — пронзила его сознание. Что делать с собой? Как найти путь в жизни, который приносил бы удовлетворение?
В душе зияла голодная пустота, которую нечем было заполнить. Тянуло к Жене Морозовой, но тут Гога испытывал внутреннее торможение. Женя с первого момента, когда он совсем еще ребенком увидел ее на даче в Эрценцзянцзы, вызывала в нем чувства, природу которых он сперва не понимал, потом стыдился, потом считал греховными.
Прощаясь в первый вечер, Женя дала ему свой телефон, сказала, чтоб звонил, и Гога не раз подумывал об этом, но что-то его сдерживало.
Но однажды Женя проехала мимо него в рикше на Авеню Жоффр и приветливо помахала рукой, а потом руками показала, чтоб позвонил. Но Гога даже не обрадовался — это случилось в один из тех дней, когда свет ему был не мил, сам себе он представлялся никчемным и ничтожным и в нем моментами даже возникала мысль: «А не покончить со всем этим раз и навсегда?» В такие дни Гога поглядывал на свой казенный браунинг, как бы у него ища ответа. Но эти мгновения слабости были непродолжительны, потому что Гога по натуре был слишком жизнелюбив, и какая-нибудь приятная встреча, интересная новость или благосклонная улыбка красивой женщины мгновенно возвращали ему жажду любить и негодовать, мыслить и чувствовать, словом — жить.
Неожиданно для него самого у Гоги начали писаться стихи. Чем более смутно было у него на душе, тем сильнее тянуло его к бумаге, тем непроизвольнее складывались в нем строки, иногда прямо на улице. И каждый раз он оставался неудовлетворенным. Не знал еще тогда Гога, что почти никогда ни одно занесенное на бумагу слово не удовлетворяет человека, серьезно относящегося к своему творчеству, а объяснить ему это было некому. Не явишься же со своими стихами в Чураевку, которая, прекратив существование в Харбине, возродилась в Шанхае, в Чураевку, где сидят такие поэты, как Ганна Мартинс, Петеревский, Шопотов. Кто ты такой, чтоб отнимать у них время? Прочесть Коле Джавахадзе? Тот хорошо чувствовал и любил русскую поэзию. Именно поэтому Гога был не в силах открыться ему. Коля всего Гумилева знает наизусть, Блока боготворит, а ты со своими беспомощными строками полезешь?
Вот кому бы он прочел свои стихи без колебания, так это Вовке Абрикосову — человек добрый, понимающий, сам пишет хорошо. Но Вовка совершенно пропал из виду, и Гога даже не знал, в Шанхае ли он.
Большинство своих стихов Гога, записав и перечитав, тут же рвал и выбрасывал, но некоторые, отлично видя их слабость, все же почему-то жалел уничтожать, а продолжал хранить в ящике стола, никому не показывая. Что это было? Столь ли свойственная неискушенному литератору приверженность к собственному тексту? Или тайная, даже самому себе не раскрываемая надежда, что, может быть, это не так уж бездарно?
Однажды вечером, когда он в очередной раз дежурил на границе концессии, в районе глухом и спокойном, и вследствие этого время тянулось особенно медленно и тоскливо, у него сложились такие строки:
Каждый день все так же сер и скучен,
Каждый год — короче и трудней.
Ничему я жизнью не научен,
Ничего не понимаю в ней.
Да, я знаю: «умирать не ново»,
Да, я знаю: «счастья нет нигде»
И вообще нет ничего такого,
Что бы не встречали мы везде.
Но всегда одной мечтой неясной
Я пленяюсь на закате дней, —
О святой, таинственной, прекрасной,
О далекой родине моей.
Стихотворение, пока звучало внутри, казалось сносным, но стоило записать его на бумагу, как немедленно резанули недостатки. Никуда не годились третья и четвертая строки второй строфы, особенно третья. Ну что это: «И вообще нет ничего такого»? Вопиющий прозаизм, особенно это «вообще». А рифма: «везде — нигде»? Черт знает что! Чем бы заменить? Смысл надо сохранить, он подводит к мысли, которая суконно, конечно, но хоть понятно выражена в четвертой строке. А дальше, что это за «закат дней»? Надо сказать как-то иначе. Последняя строфа недурна. В ней есть напев, есть настроение, и, главное, она точно выражает то, что хотелось сказать.
Гога сидел за письменным столом, тупо уставившись в листок бумаги, где торопливым, корявым почерком была записана его очередная стихотворная попытка. Опять неудача… Покушение на поэзию! Нет, всё! Больше никаких стихов! Он не поэт и нечего соваться со свиным рылом в калашный ряд.
Но кто же он тогда? «Заместитель заведующего экспортным отделом фирмы «Дюбуа и К°», — насмешливо ответил он сам себе. Гога усмехнулся с неприязнью, словно разговаривал с недругом. Блестящая карьера! Успех у женщин! Дочь самого генерального директора, и та побывала с тобой в постели. Осчастливила…
А на родине строится новая жизнь, на каких-то иных основаниях, непонятная, во многом чуждая, но там, по крайней мере, люди знают, для чего живут, видят какую-то ясную цель. Как это у Вертинского?
А она цветет и зреет,
Обновленная в огне,
И простит и пожалеет
И о вас и обо мне.
Вот это стихи, ни к чему не придерешься. Именно: «Цветет и зреет».
Гоге вспомнились фамилии грузинских футболистов, которые он разыскал-таки в «Красном спорте»: Пайчадзе, Джеджелава, Шавгулидзе, Харбедиа. Есть в тбилисской команде и русские: Дорохов, Фролов. Ну что ж — и очень хорошо. Вот так и нужно жить — уважая, помогая друг другу. Там меня бы не исключили из студенческой корпорации за то, что я считаю себя грузином. Гога вспомнил фотографию Пайчадзе в одном из номеров «Красного спорта» — красивый смуглый молодой человек с вьющимися волосами и белозубой улыбкой. Какие у них открытые улыбки, у тех людей, которых видишь на фотографиях. Они не могут принадлежать несчастливым, голодным, запуганным людям. А тут газеты все пишут про аресты, расстрелы, чистки…
Если б все время арестовывали да расстреливали, давно бы уже никого не осталось. Ведь сколько живу, столько читаю об этом. Враки всё, иначе быть не может. Вот в «Новостях дня» — совсем другое печатают: о каких-то передовиках производства, о стахановцах, о трактористах. Правда, не очень интересно. Работают? Ну и надо работать, что ж тут такого? Хорошо работают? Так ведь за то и деньги получают. Какой-то у них иной счет к людям. К нему, видимо, надо привыкнуть. Конечно, любопытнее почитать о разводе Бэтти Грейбл с Джекки Куганом. «Введение в заблуждение при вступлении в брак», — так написала Бэтти Грейбл в своем заявлении в суд. Основание: выходя замуж, считала, что Джекки Куган миллионер, а он оказался не миллионером. Вот такая мотивировка. И ведь развели! Признали довод основательным. Два разных мира, два полюса. Там живут бедно, но чисто и честно, засучив рукава создают свое будущее. Здесь — богаче, сытнее, наряднее, веселее. Впрочем, это мы, иностранцы, так живем, а китайцы — думать даже страшно… Тысячи гибнут от военных действий, другие тысячи — от наводнений, засух. Сколько нищих в одном Шанхае! Профессионалы — те выколачивают себе на существование, а настоящие бедняки, из разорившихся крестьян — умирают прямо на улицах. Иной раз едешь утром на работу и видишь — лежит человек, замерзший ночью. И ведь никакого мороза здесь не бывает. Умер от переохлаждения организма в центре города. А кругом дома, тысячи домов, миллионы людей, а для этого не нашлось теплого уголка, теплого сердца.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: