Леван Хаиндрава - Очарованная даль

— Знаешь, мама, — заговорил Гога оживленно, — я сегодня интересную новость узнал.

— Да? Что-нибудь в Европе?

Вера Александровна по-прежнему интересовалась политикой.

— Нет, я не о том. Я сегодня был в ТАССе, читал газеты. И знаешь что? — он сделал паузу для вящего эффекта. — Оказывается, в СССР есть сильная грузинская команда. В футболе. «Динамо» называется.

— Может быть, и Автандил там играет.

— Мама, они же в Батуми живут.

С семьей Парнаоза, брата Ростома Георгиевича, переписка оборвалась года два назад, и даже ответа на свое письмо, извещавшее батумских родственников о кончине мужа, Вера Александровна не получила.

— Могли же они переехать в Тбилиси, — возразила Вера Александровна, не столько парируя возражение сына, сколько непроизвольно подыскивая оправдания батумцам за молчание, которое обижало ее.

— Вот на той неделе я снова зайду в ТАСС. Один сотрудник мне обещал подшивку «Красного спорта». Может быть, найду состав команды.

— У тебя уже там знакомые завелись?

— Один. Очень симпатичный.

— Знаешь что, Гога? Надо бы выписать «Новости дня» — там и советские сводки печатают. А то в «Шанхайской заре» только японские. Читать противно.

— Я «Новости дня» почти каждый день читаю. На улице покупаю.

— Ну вот, а домой не приносишь. А то мы все время только одну сторону слушаем. Там, в России, я уверена, не все так плохо, как пишут. Огромная страна. Наша страна.

— Я иногда читаю «Правду», «Известия», мама. Скучные газеты.

— Это потому, что не привык к их стилю. А картины русские я люблю. «Волга-Волга», например, — разве плохая картина? А какие картины мы в Харбине смотрели! Помнишь, шла такая: «Бабы рязанские». Какие артисты, какая игра! Куда там твоим американцам!

— Нет уж, мама, тут ты не права. Американцы играют так, что и не замечаешь, что играют. Будто в щелку настоящую жизнь подсматриваешь. А у русских актеров именно игра. Как в театре. Я такую игру не люблю.

— А сам два раза ходил «Веселых ребят» смотреть!

— Ну, это действительно хорошая картина. Но все равно видно, что играют. А я люблю, чтоб было как в жизни.

— А какие песни у них, — перескочила, сама того не замечая, Вера Александровна на другую тему. — Настоящие голоса, настоящие певцы. А у твоих американцев — разве это пение? Один — сипит, другая, словно пьяная девка в кабаке, — гнусавит что-то.

Гога улыбнулся. Мать была из той породы людей, которым трудно отказаться от устоявшихся привычек и неизменных вкусов. Убеждения такие люди меняют редко и лишь после сложной внутренней ломки привычных понятий. Легко меняют свои убеждения люди, у которых их, по существу, нет.

Вера Александровна недаром интересовалась событиями в Европе — положение там складывалось все более и более тревожное. Покончив с Чехословакией, Гитлер тут же предъявил территориальные претензии к Польше. Советское правительство обратилось к Англии и Франции с предложением договориться об организации совместного отпора агрессору, в случае если одна из этих стран подвергнется нападению.

Но давняя и стойкая неприязнь и недоверие к СССР британских консерваторов, и особенно — возглавлявшего кабинет мюнхенца Невиля Чемберлена, оказались непреодолимым препятствием.

Несмотря на то что дело явно шло к войне, удержать от которой жаждавшего реванша и новых территориальных приобретений Гитлера можно было только объединенными усилиями трех держав, англичане тянули и юлили. Гога это видел и понимал.

В Британском комитете по внешней политике поговаривали, что вся Чехословакия не стоит костей хотя бы одного английского гренадера. Не было ни малейшего сомнения в том, что и Польша стоила не многим больше. Но, думал Гога, Англии придется считаться с общественным мнением. Круглый дурак и тот понимает, что бесконечные уступки только разжигают аппетит агрессора.

Поэтому в поисках «того иностранного солдата, который бы пролил свою кровь в войне с Германией», правительство Великобритании, скрепя сердце, вынуждено было начать переговоры с СССР. Франция, полностью утратившая собственную внешнюю политику и уповавшая на линию Мажино, плелась на поводу у англичан и поэтому тоже присоединилась к переговорам. Но даже неискушенному в вопросах международной политики Гоге Горделову было ясно, что ведутся эти переговоры неискренне. В Москву был направлен второстепенный чиновник Министерства иностранных дел Великобритании Стрэнг, не имевший полномочий принимать никаких решений. Французский представитель был примерно того же ранга. Между тем советскую делегацию возглавлял Председатель Совета Народных Комиссаров и по совместительству народный комиссар иностранных дел Молотов — второй человек в государстве.

Это вызывало раздражение даже у людей, отнюдь не относившихся к числу сторонников СССР, таких, например, как Коля Джавахадзе, а о Гоге и говорить нечего. Его бесило высокомерие иностранцев, проявлявшееся даже на таком уровне.

— Ну, хорошо, — говорил он как-то матери за вечерним чаем. — Они пренебрегают нами здесь, в Шанхае, потому что мы бесправны, нам некуда деться и нет выбора. «Или получай меньшее жалованье и довольствуйся низшей должностью, или ступай на все четыре стороны. На твое место всегда найдем другого. У нас здесь — все, у тебя — ничего!» Это понятно. Неблагородно, низко даже, но понятно. Но как они смеют так держать себя по отношению к СССР? Они что, собираются справиться с Германией без советских?

По вопросам политики, а они в эти месяцы не могли не привлекать внимания, между Гогой и Верой Александровной существовало полное единство взглядов, и это их очень сближало. Возрождалось то взаимопонимание, которое когда-то оказывало столь благотворное влияние на духовное развитие Гоги.

Присутствовавшая при разговоре бабушка Тереза, несмотря на свой преклонный возраст сохранявшая ясность мышления и чутко реагировавшая на происходящие в мире события, спросила о том, что ее затрагивало ближе всего:

— Як ты мыслишь, Веруся, цо бендзе доперо? Я бардзо боеше за Жечь Посполиту.

— Я тыж боеше, мама, — отвечала Вера Александровна. — Бардзо велька сила у тэго Гитлера.

— То ниц, то ниц, бабушка, еще Польска нэ сгинела! [93] — Что ты думаешь, Веруся, что теперь будет? Я очень боюсь за Польшу. — Я тоже боюсь, мама. Очень уж большая сила у этого Гитлера. — Ничего, ничего, бабушка, еще не погибла Польша! (польск.) — бодро успокоил старушку Гога и, так как знаний польского языка ему не хватало, то, перейдя на русский, добавил: — Это им не чехи, которые выстрела не сделали в свою защиту. Поляки будут биться до последней капли крови!

— О то я тэго боеше! [94] — Вот этого я и боюсь! (польск.) — тяжело вздохнула бабушка Тереза.