Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Вечером пришла Лена с мужем. Она была на последнем месяце беременности, и ее огромный живот, изменивший походку и даже манеру держаться — ходила теперь Лена несколько откинувшись назад — производил удручающее впечатление. В фигуре ее чувствовалось что-то сугубо земное, никак не вязавшееся с возвышенным, одухотворенным образом сестры.

Но Лена была весела и оживленна (как может быть она счастлива, когда папа так постарел? — пронеслась у Гоги ревнивая мысль), она поцеловала брата, принесла ему в подарок две книги — томик Брюсова и последний сборник Аркадия Нечаева. И Гогино ощущение хотя и не исчезло разом, но отступило куда-то в сторону и в этот день уже не проявляло себя.

И все же Гога, разговаривая с Леной, старался смотреть ей только в лицо, не опуская взгляда, чтобы в поле зрения не попадал ее живот.

Муж Лены — Алексей Леонидович внешне Гоге понравился: высокий, стройный, красивый. Он был из потомственной военной семьи, отец его — полковник Садовский был убит на германском фронте, и это дополнительно возвышало Лениного мужа в глазах брата. Сам Алексей Леонидович офицером стать не успел — годами не вышел. Революция застала его воспитанником Хабаровского кадетского корпуса, а в Харбине он, изучив бухгалтерию, служит в крупной фирме и неплохо зарабатывает.

Чай пили со свежим клубничным вареньем и специально к Гогиному приезду испеченным его любимым пирогом.

Разговор поддерживали в основном дамы. По тому, как держался Ростом Георгиевич, лишь изредка вступая в беседу и натянуто улыбаясь, даже малонаблюдательный Гога понял, что брак Лены доставляет ему мало радости. О другом муже мечтал он для своей дочери. Впрочем, родители редко бывают удовлетворены выбором своих отпрысков.

На следующее утро, едва дождавшись одиннадцати часов (такое время он заранее определил себе для выхода из дому), Гога сказал матери:

— Я пойду пройдусь, мама. Хочу повидать ребят.

— Иди, конечно, иди. Что тебе сидеть с нами, Гогочка, — согласно закивала Вера Александровна, и по этим словам и по тону их Гоге сразу стало ясно, насколько изменился его статус в доме: он вполне взрослый человек, студент, и никто не оспаривает его права распоряжаться собою по своему усмотрению.

В радостном и немного тревожном настроении вышел Гога на Китайскую улицу. Будь это их прежняя квартира, он, лишь ступив на тротуар, оказался бы в самом центре. Теперь же до него надо было идти несколько кварталов. Кого он встретит первого? Кто в городе? Вчера вечером на его вопрос мама ответила, что давно никого не видела. Оно и немудрено — при ее зрении и встретила бы, да не узнала. Владик тоже ни о ком толком ничего рассказать не мог.

Как Катя? В этом году она должна была окончить школу. Гога почувствовал себя неловко — только сейчас ему пришло в голову, что ведь мог же он написать ей хоть раз из Шанхая. Но ничего. Встретимся, и там видно будет. К чему думать об этом, когда так приятно шагать сотни раз исхоженными тротуарами, узнавать знакомые дома, магазины. Почти с каждым из них связано какое-нибудь воспоминание. Вот красивый четырехэтажный дом Бычковых — тех самых, у которых Горделовы снимали дачу в Эрценцзянцзы; вот крохотный «Буфет восточных сладостей», там он часто угощал ребят бузой и баклавой, вернувшись с ипподрома, где обычно выигрывал. И вот наконец «Модерн» с его нависающими над тротуаром часами, по которым живет вся Пристань, а напротив наш дом…

Уже не наш… Первый раз у Гоги при мысли об этом защемило сердце: такой красивый, такой удобный, в самом что ни на есть центре Пристани. А сейчас Гога вспомнил и о том, о чем никогда не думал, пока жил здесь: ведь отец построил его в тот самый год, когда Гога родился… А теперь этот дом принадлежит чужим людям — мама говорит, что его купили какие-то китайцы. Все осталось на месте: и лучшее в городе кафе «Марс» в первом этаже, и бельгийское консульство во втором, и большая, роскошная квартира — на третьем. Но в квартире теперь живут другие. Как странно… Ведь вся жизнь прошла в этой квартире, сколько пережито, сколько радости испытано… Все-таки странная штука — жизнь.

— Горделов! Когда приехал?

Гога обернулся. Перед ним стоял, улыбаясь от уха до уха и облизывая свои толстые губы, Мулик Гринблат.

— Ну, ты здорово изменился. Совсем как иностранец стал! — Мулик говорил с явным одобрением, имея в виду твидовый пиджак и серые фланелевые брюки, которые были на Гоге. В Харбине так не одевались.

Бывшие одноклассники обменялись рукопожатием, с улыбками оглядывали друг друга, задавали встречные вопросы, на которые из-за их одновременности не успевали отвечать. Постепенно разговор принял более упорядоченные формы, но тут раздался новый приветственный возглас: подошел Алимджан Дяушев. Тем и хороша была Китайская улица: только выйди — всех встретишь.

И пошло, и поехало… В течение ближайших дней Гога перевидал всех оставшихся в Харбине старых товарищей, узнал их новости, поведал свои. Но когда отстоялись первые впечатления, он с удивлением и даже горечью почувствовал, что прежней близости нет. Да и сами товарищи в большинстве отдалились друг от друга, у каждого появилась своя компания, не имеющая отношения к прежним гимназическим связям. У многих проступали новые черты характера, казавшиеся неприятными, потому что были непривычными. Больше всего огорчило Гогу, что Санька Житомирский уехал из Харбина — вот кого хорошо было бы встретить. Уж с ним-то нашлись бы общие интересы. Но он уже больше года в Тянцзине, работает там у какого-то пушнинника.

И еще об одном навсегда выпавшем из его жизни человеке узнал Гога, встретив Зину Кокореву: Кати в Харбине нет. Она уехала в СССР вместе с родителями, ведь ее отец служил на КВЖД. Гоге хотелось спросить: «Она мне не передавала привета?» — но он не осмелился, а Зина молчала.

Вот так. Еще одна утрата. Но жизнь отнимает, она же и компенсирует. Неожиданно возникла новая компания, появились другие приятели. На той же Китайской, на четвертый или пятый день после приезда, Гога встретил Жорку Кипиани. Обаятельно красивый, бесшабашный и веселый, шалопай и буян, он был года на четыре старше Гоги, что в прошлом составляло большую, решающую разницу в возрасте. Гога издали с почтением следил за его городскими подвигами: за Кипиани давно утвердилась слава непобедимого драчуна и покорителя женских сердец. Его образ жизни не одобряли старики грузины, и Ростом Георгиевич в их числе, и он не допустил бы, чтоб сын сблизился с таким пусть милым, но бездельником и повесой. Поэтому в прежние годы встречаться с Кипиани Гога мог только в дни праздников в Грузинском обществе.

Теперь, однако, острота всех этих обстоятельств значительно сгладилась, да и Жорка немного остепенился, начал работать, хотя и не слишком усердно.