Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Гога вспыхнул. Как расценить эти слова? Как приглашение? Как пожелание? Это было бы весьма лестно, хотя, положа руку на сердце, Гога предпочел бы, чтобы внимание ему оказывала Лида. Но та и не посмотрела в его сторону ни разу. Пока Гога раздумывал, что ответить, Жорка Кипиани, перекрывая шум общего беспорядочного разговора, да еще и звуки джаза из радио, закричал:

— Ну, народ, собирайся! Я с голоду умираю. Поехали!

— Что же ты не сказал, Жорочка. Я Дуну велю бифштекс тебе изжарить, — забеспокоилась Дальская.

— Бифштекс… Ваши дела… Ростбиф с кровью, ростбиф без крови. И две картофелины. Англичане… Это ты своего Джерри так корми, он привык. А я отощал совсем, мне настоящую еду нужно, — ворчал Жорка. — Пять минут на сборы, и чтоб внизу все были. Я пошел такси ловить.

— Так по телефону вызовем.

— Ну пусть так, но чтоб мне в два счета. И ты, — Жорка обернулся к Гоге, словно угадав его мысли, — не вздумай смыться. Все равно поймаем. Тогда хуже будет — водку заставим пить!

— Куда едем? — спрашивал всех Гришка, фамилия которого, как оказалось, была Полонский. — В «Дидис»?

— Какое там «Дидис»! К Шалико! Там уже стол накрыт.

— К Шалико, к Шалико! — поддержали Дальская и Биби. Все повставали с мест.

Лида Анкудинова держалась обособленно и, выйдя в переднюю, поправляла волосы перед зеркалом, подкрашивала губы.

— А вы разве не с нами? — нашел предлог заговорить Гога, вышедший следом.

— Нет, мне к восьми на работу. Заеду домой, отдохну, переоденусь. — Лида говорила деловито и категорично и только сейчас в первый раз посмотрела на Гогу. В ее холодных синих глазах невозможно было прочесть, узнаёт она его или нет, — ведь все же не раз лицом к лицу встречались в те́ррас, когда она жила там же, где Журавлевы.

— А вы где теперь работаете? — спросил Гога, словом «теперь» давая понять, что ему известно, где она работала прежде.

Лида обратила внимание на это слово-и через зеркало, в которое в этот момент гляделась, посмотрела на Гогу. Проблеск какого-то воспоминания мелькнул в ее глазах.

— В «Джессфильд-клубе». Приезжайте как-нибудь, — ответила Лида, но ни в словах, ни в тоне ее не слышалось, что она действительно хотела бы видеть там Гогу. Вероятно, она говорила так всем, — чисто профессиональная черта, с которой Гога уже сталкивался. Но он был доволен и тем, что теперь, по крайней мере, она его запомнит, значит, можно поздороваться при встрече. А там видно будет. Эх, денег бы свободных хотя бы долларов двадцать! Ведь «Джессфильд-клуб» — место дорогое, туда на студенческие коврижки не закатишься. Что ж, подождем лучших времен.

В «Дарьяле» за Жоркиным столом, накрытым на двенадцать персон, с одного края сидел и закусывал Володька Чижиков и с ним двое еще каких-то мрачных субъектов. Между ними стоял запотевший графин водки, к которому все трое усиленно прикладывались.

Чижиков — крохотный человечек с пьяными голубыми глазками и плутоватой ухмылкой, был известный репортер — звезда скандальной хроники, про которого говорили, что он больше зарабатывает с того, что не пишет, чем с того, что пишет. Со своими торчащими клыками (у него симметрично недоставало на верхней челюсти по одному зубу с каждой стороны) он был похож на веселого чертика.

— Ааа! Жора! — закричал он радостно, нимало не смущаясь, что ест и пьет за чужим столом, да еще друзей привел.

— Ну здорово, Влас Дорошевич, — обнажив в улыбке свои ослепительные, некрупные зубы, приветствовал его Кипиани, и тут же, нахмурившись, но явно не всерьез, спросил: — Что, все грибы небось успел сожрать?

— Что ты, Жорочка, что ты. На кухне еще есть, я спрашивал.

— Ну то-то. Счет пусть мне дадут…

— А как же, Жорочка, как же! Твой стол — тебе и счет. Не обижу, — успокоил его Чижиков. — Ну, я побежал. Надо… Дела, — добавил он так, будто Кипиани его удерживал. Мрачные субъекты ретировались еще раньше.

Ужин затянулся часа на два с лишним, так что, когда закончили, времени ехать в «Ренессанс», к Вертинскому, уже, по существу, не оставалось. В городе действовал комендантский час и все бары, рестораны и прочие ночные заведения на иностранных территориях работали только до десяти вечера. Но компанию это не смущало.

— Ну, к деду, к деду! — скомандовал Жорка.

— Уже десятый час, — показал на часы Гога.

— Ну и что? Не утра же?

— Так пока дойдем — закроют.

— Не закроют! — уверенно отмахнулся Жорка и добавил назидательно: — А прикроют. — И, заметив, что Гога его не понял, пояснил: — Двери прикроют. Для посторонних. А мы еще поканителимся и дальше двинем.

Гога с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Все было удивительно в этот вечер, все складывалось как-то не по правилам, но приятно: и знакомство с Лидой и Биби, и перспектива знакомства с Вертинским, и, что было уже совсем поразительно, — Кипиани был при деньгах, при больших деньгах. Лишь немного позже Гога узнал, что Кипиани зарабатывал их способом, до которого охотников находилось немного.

Вниз по Вампу, на правом берегу реки, на много километров тянулись склады крупных шанхайских фирм. С возникновением военных действий склады эти оказались отрезанными от города и остались по существу без всякой охраны. Не известно было, есть ли там какая-нибудь власть, не разбежалась ли полиция. Страховые компании потери от военных действий не компенсировали, и владельцы товаров рисковали многомиллионными убытками. Однако нашлись смельчаки, которые за очень большое вознаграждение брались вывозить товары со складов буквально под огнем враждующих сторон. Жорка Кипиани был одним из них. Самым трудным считалось найти кули [42] Грузчики (кит.) . , которые согласились бы рискнуть жизнью. Но когда вечно нуждающемуся грузчику за два-три дня работы предлагалась сумма, превышающая его трехмесячный заработок, он не мог устоять перед соблазном. Команда для буксира и барж набиралась легче: моряки, «севшие на мель» в Шанхае, забубенные головушки, которым все трын-трава, были бы деньги да выпивка, шли охотно.

Но в тот вечер Гога обо всем этом не знал и глазам своим не верил, видя у вечно ходившего без гроша, вечно всем должавшего Жорки Кипиани толстые пачки банкнот.

«Ренессанс» находился в трех кварталах, но поехали на рикшах. Там было полно народу, но Вертинский усадил компанию за свой столик, и все разместились, хотя и впритирку. Первый раз Гога видел знаменитого певца так близко. В тот вечер на Вертинском был обыкновенный синий двубортный костюм, но выглядел он не менее элегантно, чем во фраке. Красивым его нельзя было назвать, но сразу привлекали несомненный артистизм и барственность, а острый взгляд небольших темных глаз в сочетании с крючковатым носом делали его похожим на колдуна, от которого того и жди чего-нибудь необыкновенного. Колдуном он и был, а необыкновенным — его искусство поэта, композитора, исполнителя в одном лице.