Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Вот будь у тебя т в о я с т р а н а — ей бы понадобились твои знания. Но у тебя своей страны нет. Ты — человек без национальности.

Гога горько усмехнулся: вздорная чепуха, нелепость! Но иди объясни это и м! «Так у нас это оформляется», — сказал тот рыжий, и напрасно я его ругаю. Что он, виноват, что ли? Тоже ведь не бог весть какая персона. Не он же установил такой взгляд, такое отношение к нам. Тогда кто же? Никто. Так само сложилось: нет паспорта, значит, нет родины, нет национальности. Просто и ясно, хотя и нелепо. И спорить не с кем.

Но разве можно с этим примириться? Разве можно так жить? А если не так, то как же? Ведь от тебя ровно ничего не зависит.

Хоть бы Колю Джавахадзе встретить, поговорить с ним, думал Гога, как всегда, в минуты сложных раздумий обращаясь мыслью к этому человеку. Он с облегчением вспомнил, что как раз сегодня — заседание правления Грузинского общества. Какая удача! Ничто ему сегодня не было так нужно, как побыть с соотечественниками, ощутить себя к е м - т о, знать, что ты, твоя жизнь, твоя судьба этим людям небезразличны.

Туда, туда, к своим!

Ровно в восемь вечера Гога уже был в Грузинском обществе. Аккуратность и точность — не самые типичные черты грузинского характера, и на месте не оказалось ни одного члена правления. Но Гоге все равно было приятно находиться в этом помещении. Со стен смотрели на него портреты царей, полководцев, писателей, политических и общественных деятелей более поздней эпохи и среди них — портрет отца: в черкеске, еще не старого, бодрого, красивого. Таким отец выглядел, когда Гога был еще ребенком. А посредине стены два портрета — сурового воина и государственного мужа — царя Давида Строителя и ослепительной, добродетельной царицы Тамар, которой Лермонтов, по незнанию грузинской истории, легкомысленно создал в России сомнительную репутацию. Два царя [54] В Грузии супруга царя носила звание «дедопали» — царица. Та же, которая по вдовству или иной причине сама правила государством, носила титул царя — «мэпэ». , между началом деятельности одного и концом жизненного пути другой пролег блистательный золотой век Грузии, увенчанный солнцем грузинской истории — Руставели. И ни одного завоевательного похода, ни одного акта агрессии! И как всегда — полное равенство в правах всех национальностей, населявших обширное по тем временам государство — от Никопсии до Дербента. Страна, которая за всю историю не знала притеснений национальных или религиозных меньшинств, где никогда не было погромов, гетто, дискриминации, страна, культурный ренессанс которой больше чем на столетие опередил ренессанс европейский, где великий поэт еще на стыке XII и XIII веков провозгласил равноправие женщины и поставил чувство дружбы выше национальных рамок. А отвоевание у сельджуков северо-восточной части малоазиатского полуострова и создание там Трапезундской империи для византийских императоров, изгнанных из Константинополя объединенной армией западноевропейских рыцарей, и через семьдесят пять лет помощь тем же византийцам в восстановлении их империи на прежнем месте? И все это без малейшей попытки навязать кому бы то ни было свои порядки, влиять на внешнюю или внутреннюю политику зависящих от мощи Грузии народов. Действительно бескорыстная, братская помощь, а не экспансия под предлогом помощи. Ведь тех же армян грузинское государство не раз спасало от прямого физического уничтожения турками. Недаром Ованес Туманян во всеуслышание заявил: «Ни один народ не обязан стольким другому народу, как армяне обязаны грузинам». А восемь походов на Грузию Тамерлана, из которых каждый оканчивался его изгнанием?

Да, нам есть чем гордиться. И, уж по крайней мере, не склонять головы перед этими набитыми деньгами невеждами, сидящими в своих конторах и знать не знающими, что есть такая страна — Грузия, да и не интересующимися знать. И тут, как когда-то в детстве, Гоге пришла в голову наивная, но — увы — не лишенная резона мысль, что будь он, Гога Горделов, не выпускником университета, а, скажем, чемпионом мира по боксу, уж тогда бы все эти рыжие, красномордые и иже с ними дали бы себе труда поинтересоваться, что это за нация такая — грузины, а не путали бы их с уроженцами американского штата Джорджия. Но ничего, придет время, еще узнают!

Все эти мысли и эмоции переполняли Гогу в те минуты, когда он находился в помещении Грузинского общества, с еще не улегшимся чувством уязвленного национального самолюбия.

В коридоре раздались твердые, быстрые шаги, дверь за спиной раскрылась, и Гога, обернувшись, увидел полковника Тодадзе.

— Что, никого, кроме вас, нет, Георгий? — спросил он. — А я-то спешил!

Тодадзе посмотрел на часы и укоризненно покачал головой по собственному адресу — он тоже опоздал на четверть часа. И тут же заговорил бодро и оживленно:

— Да, я вас еще не поздравил с окончанием курса в университете. Очень, очень рад. Это важный шаг в жизни.

И Тодадзе с широкой улыбкой размашисто протянул руку Гоге, потом притянул его к себе и обнял.

— Ну, что думаете делать теперь? Чем заняться?

Гога улыбнулся, стараясь скрыть горечь:

— Буду устраиваться.

— Есть что-нибудь на примете?

— Пока нет. Кое-куда заходил, но безрезультатно.

— Да, дело это нелегкое. Ну, да с вашими знаниями устроитесь.

Как всякий человек, стоявший далеко от того мира, с которым в тот день соприкоснулся Гога, Тодадзе считал, что университетский диплом открывает перед его обладателем все двери. Сам Тодадзе был неплохо материально устроен — работал управляющим в ресторане, принадлежавшем грекам.

В этот момент подошли еще двое и сразу вслед за ними запыхавшийся, смущенный Коля Джавахадзе. Он тоже обнял и поздравил Гогу.

— Ну, подождем еще пять минут и будем начинать, — сказал, оглядывая присутствующих, Тодадзе.

— Я думаю, уже сейчас можно, — отозвался Джавахадзе. — Шалико звонил мне и просил передать, что сегодня прийти не сможет. А Пулария болен.

— Да, я слышал, что он в госпитале. Что у него?

— Скверная штука, — озабоченно ответил Джавахадзе. — Мокрый плеврит.

— Как же это мимо нас прошло? Кто за ним ухаживает? — огорчился Тодадзе.

— Он в госпитале Святой Марии, там монашки, уход прекрасный. Ну и Шалико с Евдокией Степановной почти каждый день его навещают. Я был два раза.

«Как же так, в нашем госпитале лежит человек, а я и не знал!» — думал Гога, продолжавший считать университет «Аврору» и принадлежащий тому же ордену госпиталь — своими. Гога питал особое уважение к Пулария из-за того, что тот служил когда-то офицером в грузинской армии, участвовал в боях против турок и деникинцев. Гога знал также, что значит для Пулария его отец, Ростом Горделава, и это вызывало в Гоге ответное чувство.