Леван Хаиндрава - Очарованная даль

Вопрос смутил Гогу, потому что в нем ему слышался другой: «Какого черта морочишь мне голову? Тебя только здесь недоставало!»

— Я пришел… по объявлению, — ответил Гога, запинаясь и чувствуя себя виноватым в чем-то перед этим рыжим.

— Вы инженер? — не скрывая сомнения, спросил Мак-Интайр.

— Нет… — совсем уж растерялся Гога.

— Нам нужны инженеры. Вы что, не читали объявления?

Гога молчал, не зная, что ответить. Из-за своей растерянности он упустил из виду, что слово «инженер» по-английски может означать «механик». Но и механиком он не был и вообще ничего не понимал в моторах, механизмах, никогда в жизни не починил даже электрического звонка. Сейчас он досадовал на Михаила Яковлевича, который, давая ему этот адрес, не предупредил, что телефонной компании требуются инженеры. Но ответить что-то надо было, и Гога пролепетал:

— Я сам не читал. Мне сказали.

— Вам сказали… — повторил Мак-Интайр не то насмешливо, не то докучливо, а про себя подумал: недотепа какой-то — и уже окончательно решил, что для работы в конторе он не подходит. А место младшего клерка имелось.

Но Мак-Интайр был по-своему добросовестным служащим и помнил еще о некоторых вакантных местах. Для этого следовало выяснить, кто по национальности этот юнец. Не всякому иностранцу предложишь низкооплачиваемую, неквалифицированную работу.

— Вы эмигрант из России? — спросил Мак-Интайр.

— Да, — коротко ответил Гога. Ниоткуда он не эмигрировал, но ведь не начнешь же сейчас рассказывать этому несимпатичному человеку историю своей семьи, начиная от царя Гороха. А формально он, увы, эмигрант.

— Так… — протянул Мак-Интайр и, как бы уточняя для самого себя, определил, но уже вслух, — значит, человек без национальности. Ну что ж, могу вам предложить место ночного сторожа на одном из наших складов оборудования в Хонкью.

Несмотря на оскорбительный смысл самого предложения, Гога пропустил его мимо ушей, потому что взорвался от первой фразы.

— То есть как это — без национальности? — воскликнул он.

Мак-Интайр вовсе не имел намерения обижать посетителя. Он просто говорил о деле и давал интересующемуся необходимую справку, а как тот ее воспримет, было ему в высшей степени безразлично.

— Так это у нас оформляется, — ответил он вполне миролюбиво. — Ведь подданства у вас нет? Паспорта? Страны нет?

Гога уже отошел от первой вспышки, но чувство, что ему нанесено оскорбление, даже усилилось.

— Паспорта у меня действительно нет. Но страна — есть. И национальность есть. Я грузин. И, сказать вам правду, мистер Мак-Интайр, я не хотел бы иметь никакой другой.

Мак-Интайр мало что уразумел в Гогиной тираде. О Грузии он никогда не слышал. Слово Georgian понял как «уроженец штата Georgia» в Соединенных Штатах. Но посетитель явно не был американцем, да еще южанином — выговор не тот, да и паспорт тогда у него был бы американский. И разговор с ним был бы тогда совсем другой. Кто же предложит американцу в Шанхае место ночного сторожа? А в общем, вопрос о какой-то странной национальности этого странного типа Мак-Интайра мало интересовал. Он видел только: посетитель обиделся, видимо, из-за того, что ему, белому, предложили столь мизерную работу. Но это Мак-Интайра трогало очень мало, и он, пожав плечами, проговорил сухо:

— Больше у нас ничего нет.

— Благодарю вас. Прощайте, — сказал Гога, чувствуя, что гнев новой волной поднимается в нем и может привести в такое состояние, в котором он способен на какой-нибудь резкий, опрометчивый, а главное — совершенно бесполезный поступок. Гога чуть кивнул головой и вышел, довольно сильно хлопнув дверью, чего не хотел: просто у него так получилось оттого, что ему не удалось полностью взять под контроль свои нервы.

А Мак-Интайр, уже уставившийся было в лежавшие перед ним бумаги, посмотрел на дверь, покачал головой и подумал: «Сумасшедший какой-то!» — после чего уже окончательно переключил внимание на дела.

«Рыжая образина! — продолжал кипеть Гога даже на улице. — Я для него — человек без национальности. Значит, иди сторожем на склад. Сам дурак дураком, неуч, невежда, а сидит в кабинете. Как же, британец! Подданный его величества! А ты охраняй их склад, и они тебе от щедрот своих долларов восемьдесят отвалят! Великие нации, державы-победительницы! А где было это величие, когда всех ваших рыцарей-крестоносцев султан Саладин вышвырнул из Иерусалима, а мы этого самого Саладина били, и грузинские войска входили в Святой Город с развернутыми знаменами? Да и к русским не мешало бы вам относиться с бо́льшим уважением. Вот этими ночными сторожами служат у вас офицеры царской армии, той самой, которая спасла Париж в 1914 году. Остановили бы вы немцев на Марне, если бы не русское наступление в Восточной Пруссии!»

При всем том, что эти рассуждения имели весьма отдаленное касательство к его сегодняшней незадаче и были слишком запальчивы, они постепенно успокоили Гогу. Сам того не сознавая, он нащупывал единственно верную линию поведения при столкновении с чужим высокомерием: отвечать на него собственным высокомерием. Но для того чтобы это собственное высокомерие было обоснованным, нужно иметь веские основания. И тут Гоге помогало хорошее знание истории. Прошлое, славное прошлое доблестных предков — вот его щит против унизительного положения, в которое он ввергнут объективными, жестокими обстоятельствами. Не покоряться им, не признавать их закономерность, бороться за свое достоинство, национальное и человеческое, — вот единственный выход.

В тот день Гога больше никуда не пошел — ему надо было прийти в себя. Он просто бродил по оживленным, бурлящим непонятной жизнью улицам делового района со спешащими, озабоченными, точно знающими, куда и зачем идут, людьми. Здесь было много иностранцев, так много, как, пожалуй, ни в одном районе города. И китайцы здесь были другие — одетые на иностранный лад, хорошо говорящие по-английски. Все эти люди так или иначе принадлежали к тому миру, который определяется столь часто повторяемым словом «бизнес», над точным смыслом которого Гоге, хотя он тоже много раз произносил его, никогда не приходилось задумываться и который теперь, когда пришло время соприкоснуться с ним, оказался таким малопонятным. А ведь именно от бизнеса в той или иной степени зависело все население города. Гога всматривался в лица встречных, стараясь понять, что они знают такое, что ему неведомо. Неужели все дело в том, чтоб разбираться в таблицах курса акций, ежедневно помещаемых на последних страницах иностранных газет, ценах на тюки хлопка, баррели нефти и еще чего-то уж совсем непонятного? Наверное, не так уж трудно постичь все это. В университете приходилось осваивать вещи посложнее — философские учения, их критику, экономические доктрины, тугие переплетения исторических судеб народов. И вот поди ж ты, в который раз за последние недели являлась мысль, что все это, оказывается, было не нужно, во всяком случае, здесь, в этом странном городе, где всё или продается или покупается и где, если и есть люди, стремящиеся проникнуть в суть событий, понять нынешнее направление исторического развития, то их не видно, не знаешь, как их отыскать, как войти с ними в контакт.