Александр Дюдин - Сестры

Ночное наступление силами трех фронтов было неожиданным для немцев. Они думали, что наше наступление выдохлось. И вечером многие офицеры уехали в город, солдаты спали как убитые. Второй оборонительный обвод был взят сходу. Потянулись вереницы пленных. Рассвет застал наши войска у черты города. Батальон Калмыкова вел бой на улицах Запорожья по опыту Сталинграда, небольшими штурмовыми группами. 14 октября в тринадцать часов советские войска полностью овладели городом.

Днем не успели вывезти всех раненых, ими полна землянка. Они лежали на полу, на нарах. Легкораненые сидели, прислонившись к стене, дремали.

В землянке душно, темно. Она слабо освещалась пламенем открытой дверки печурки. Укол пареньку, раненному в грудь навылет, совсем еще молодому, безусому, ее лет, делала на ощупь. Дрова прогорели. Накинув шинель, выскочила за ними наружу. Семеныч по-хозяйски наколол их вечером и сложил позади землянки, чтоб не мешали движению по улице, которую саперы уже расчистили от завалов.

Мария натянула поглубже шапку, ветер с силой кидался крупными рыхлыми снежинками. Одна шлепнула в левый глаз и залепила его. Пока протирала его сразу замерзшими мокрыми пальцами, вторая угодила в нос, третья уже поползла за шиворот. Мария согнулась, подставляя ветру плечо, загораживаясь куцым воротником шинели, заскользила по запорошенной тропинке к поленнице. Наклонилась, набирая дров, и тут услышала позади себя тяжелые шаги бегущего человека. Оглянулась, узнала Пенкина. Он обхватил ее за плечи, пахнуло спиртом, повалил, подмял под себя. Мария закричала, в борьбе вывернулась и ударила его сапогом в переносье. Он взвыл, перевернулся на спину, матерно выругался. Мария успела вскочить, но тут же вскочил и он. По тропинке на крик бежало несколько солдат. Увидев их, Пенкин подался к развалинам каменного дома, но запнулся, упал. Мария, вся в снегу, не оглядываясь, шла к землянке. Позади были слышны глухие удары, хриплая ругань. Кто-то из солдат приговаривал: «Люди жизни кладут, а он насильничать!?» – еще удар. Уже входя в землянку, вспомнила про дрова, вернулась.

– Хватит, ну его к черту, еще сдохнет!

Пенкин, хныкая и охая, с трудом поднялся. Весь в снегу, без шапки, в распахнутой телогрейке белела вата надорванного рукава.

– За что? – говорил он плачущим голосом, – Я ж пошутить хотел!

– Вот шутник, всё шутит! А мы что? Мы тоже, считай, пошутили. Только тронь ее еще раз, прикончим без шуток. Пуля, бывает, и сзади прилетает! – отряхиваясь и застегивая шинель, предупредил Василий Беликов. Обернулся, подошел к Марии.

– Давай помогу. Где Семеныч?

– Повез раненых, еще не вернулся, – всхлипывала испуганная Мария. Подошел друг Беликова, маленький, подвижный Саша Горюнов; отряхивал от снега шапку Андрей Воркунов.

– Не плачь, больше не сунется, – говорил медленно, басом, растягивая слова, Андрей. Пенкин, прихрамывая, шел в темноту улицы. Ребята с охапками дров вошли в землянку, остановились у входа, положить некуда.

– Давай сюда, – подвинулся боец, раненный в руку.

– Спасибо вам за всё, – плакала Мария.

– Да что ты? – удивленно поднял рыжеватые брови Андрей. – Как же иначе? Разве ж за это благодарят? – закончил недоуменно.

«Прав Семеныч, – думала Мария, когда ребята ушли. – Нужна защита официальная, чтоб никто не смел смотреть на меня наглыми глазами или караулить по ночам у землянки. Встреча с Пенкиным не была случайной. Да и Василий всё время вертится около меня». О нем неожиданно для себя подумала тепло, с благодарностью.

– Сестричка, пить, – простонал боец с провалившимися глазами и сухим, как рашпиль, языком, раненный в живот. Она встала, намочила комочек ваты водой, помазала ему рот. Он жадно хватал губами, всасывал воду шарика и глотал. Его ранило вечером какой-то шальной пулей, невесть откуда прилетевшей, когда Семеныч, а за ним и Савенко, уже уехали в медсанбат. Семеныч должен был скоро вернуться. Прошло два часа. Сырые дрова шипели на углях, дымили, не хотели гореть. Мария сидела на корточках, дула, огонек вроде вспыхивал, но затем снова гас.

Плащ-палатка распахнулась, ворвался свежий воздух. Вошел занесенный снегом Семеныч.

– Давай, Мария, таскать остальных, к утру всех доставить нужно. – Раненые зашевелились, засобирались.

– Не все сразу, сперва лежачих вытаскаем, а потом остальные выйдут! – объявил Семеныч, – зараз всех увезем, не тревожьтесь!

Когда всех погрузили, Мария оттерла снегом залоснившиеся кровью обшлага рукавов шинели, подула на озябшие пальцы, встала на колесо, полезла в кузов. Пристроилась в уголке, между бортами, на корточках (больше места не было). Мерзли руки, спрятала их в рукава, обхватив ноги. Мокрые рукава не грели. Положила усталую голову на колени. Ее кидало из стороны в сторону, но она ничего не ощущала, дремала. Сколько прошло дней и ночей, когда она не досыпала, уже не могла сказать. Промерзшая, не выспавшаяся, вымоталась так, что жить или умереть было уже безразлично. Устала физически и еще больше морально. Привыкнуть к людским страданиям не могла. Истомилась от ожидания смерти, возможности смерти. Порой даже думала: «Скорее бы убило, что ли…» И всё же после боя она думала: «Хорошо, что жива осталась». Жить хотелось, и это особенно остро ощущалось здесь, на фронте. Она, живая, теплая, не хотела быть бледно-синей, холодной, страшной, как из сухой глины, и чтоб ветер ворошил ее волосы. Никак не могла осмыслить переход от живой к мертвой. Не могла смириться. Было в этом что-то таинственное, непонятное до конца, это томило и угнетало ее, порой хотелось плакать, но слез не было. Окаменела в одной сплошной муке. Сквозь дрему снова лезла навязчивая мысль: «Сердце остановилось – тело мертво. Понятно. А чувства, страдания, любовь куда делись? Добралась до души. Улетели на небеса!? – насмешливо ответила сама себе. – Мистика какая-то. Мистика, мистика…» И уснула крепко, сладко, как умерла.

Ранние заморозки сменились оттепелью. Ветер гнал грязные лохмотья облаков, временами моросил дождь. Влага окутывала предметы, стекая холодными каплями. Набухли водой шинели. Темно даже днем. Четверо солдат во главе с Пенкиным искали Василия. Ни имени, ни фамилии его они не знали. Заглядывали в подвалы, где могли укрыться бойцы, в землянки. И вдруг столкнулись с ним нос к носу. Он шел с Сашей Горюновым. Пенкин подошел к Василию, тронул за рукав:

– Пойдем, поговорить надо, – цыкнул слюной сквозь зубы. Василий посмотрел на угрюмые лица его друзей, сразу оценил обстановку. «Бить пришли», – подумал он, весь подобрался. Когда немного отошли, спросил сурово: «Ну?» Его окружили друзья Пенкина.

– Что ты говорил насчет пули в спину, а в перед не хочешь? – вытащил наган. Зло оскаленные зубы, глаза впились в глаза. Василий побледнел, но спокойно и сурово взял его за руку: