Александр Дюдин - Сестры

Около месяца шли дожди с мокрым снегом. Чернозем промок на большую глубину. Колесные машины не могли пройти даже с тремя ведущими осями. Вездеход оставлял глубокую колею, которая сразу наполнялась водой, пройти по этой колее другому вездеходу было уже нельзя, он сразу садился на карбюратор. С холмов побежали ручьи, доверху наполнив балки и овраги. Разлились степные речушки, которых и на картах-то не было. Снаряды доставляли вручную, в заплечных ящиках. Даже на повозках невозможно было переправить артиллерию. Возникли перебои с питанием.

Батальон Колмыкова делал переход на правый фланг армии. Как объяснили солдатам и офицерам: шли в резерв фронта. Нужно было пройти около шестидесяти километров за три дня по бездорожью. Командование торопило, это был крайний срок. В первый день шли ходко, попадались осколки, кое-где шли по стерне, поросшей травой. Шли по одиннадцать часов с часовым отдыхом, когда нужно было поесть и перемотать портянки. Питание выдано сухим пайком. Переход нужно выполнить так, чтоб не обнаружил противник. Низкое небо словно грязью вымазали, оно сеяло мелкий, как пыль, дождь. С шапок за шиворот стекала ледяная вода. Намокли до костей. Беспрерывно повторялась команда: «Тихо, не разговаривать!»

– У кого котелок брякает? – из тумана, как с неба спустился, перед солдатами вырос Головко. Андрей передвинул котелок. – Сам не слышишь, что ли? А еще снайпер, как же это? – бросил с упреком.

Шли весь день, к вечеру устали, не слышно шуток, разговоры смолкали сами собой. После одиннадцати часов ночного перехода, к утру, солдаты еле тащили ноги, а тут, как назло, пошла пашня. Дул холодный ветер, но было жарко, пар поднимался от растянувшейся колонны, слышны чмокающие звуки сотен ног, месивших чернозем, да тяжелое дыхание людей. Кругом, насколько хватало взгляда, набухшая, как подошедшее дрожжевое тесто, черная земля. Ни деревеньки, ни кустика. Попадались брошенные немцами, увязшие по ступицу машины.

– Смотри, – толкнул Марию Павел, – «Тигры» немецкие зарылись в землю по башню. Видно, спрятали их немцы, закопали, а они еще сами гусеницами вырыли себе могилу в раскисшей почве, и не выбрались, утонули. Тяжелые, черти!

– Тихо! Прекратить разговорчики! – снова послышалась команда вполголоса.

– Не выбрались! Это хорошо! – довольный тихонько закончил Павел.

Мария посмотрела безучастным взглядом: «Утонули, так утонули!» Сапоги вязли выше щиколотки, земля засасывала ноги, держала, подошвы словно приклеивались, не оторвешь! Изо всех сил она вытаскивала ноги с пудами грязи, делала шаг и снова вязла в пашне. Сапоги велики, не держались на худых ногах. Порой нога выскакивала из сапога. Идущие сзади солдаты сначала, смеясь, вытаскивали его, отдавали ей, а потом раздражались, она останавливалась, тянула сама. Движение застопоривалось, бойцы сбивались в кучу, задние напирали.

– Ну, чего там? – узнав, в чем дело, сердились. – Привяжи их что ли! Чего раньше смотрела?

– Тихо! В чем дело? Отставить разговорчики! – появился Головко.

И она привязала бинтом за ушки, перекинув его на шею. Теперь помогала вытаскивать сапоги руками. Портянки сбились, натерла пятку, каждый шаг больно скоблил рану, боль брала за сердце. Хорошо, что Василий поверх своего вещмешка привязал ее санитарную сумку. Руки у нее свободные. Наконец вышли на небольшой пригорок, здесь посуше. Часовой отдых. Солдаты повалились, как подкошенные, прямо на сырую землю. Переутомились, даже есть не хотелось. Одни распечатали тушенку, нехотя ковыряли ее ножом, другие с закрытыми глазами грызли сухари с сахаром. Мария перебинтовала стертую пятку, перемотала ноги в запасные портянки, стало легче, и сапоги сидели плотнее. Старшина стоял, ждал ее. Нужно обойти всех солдат, заставить перемотать портянки, осмотреть, нет ли потертостей. Новичков частенько приходилось бинтовать. Только закончила обход, раздалась команда строиться. Не успела ни поесть, ни присесть.

– Дочка, тебе, поди, требуется?… Давай посторожу, – наклонился к ней Семеныч. Они отошли немного, он встал к ней спиной, снял плащ-палатку, загородил ее от колонны.

– Чего он так стоит? – оглянувшись, бестолково спросил один из бойцов.

– Не видишь, что ли, заместо сортира.

– Дурак, – рассердился Савенко, – как смажу, поумнеешь!

– Не надо, уже умный, – приложив руки к груди, смеялся солдат.

– Тихо! Разговорчики!

Пылая пожаром смущения, не поднимая глаз, догоняла строй Мария. Семеныч взял второй конец носилок у Савенко, положил на плечо. Снова вязкая топь, замерзшие во время привала солдаты быстро согрелись. На полях стояла вода, образуя огромные озера. Обходить некогда, шли напрямик. Перемешанная с землей перед ними колыхалась жижа, захлестывала в сапоги, лепилась на подоткнутые шинели.

– Ты скажи, нет твердого дна, раскисла насквозь матушка наша земля, – говорил один из солдат.

– Подтянись! Отставить разговорчики! – передавали по колонне. Тяжело дыша, хлюпала колышущая серая масса людей. Мария вспомнила разговор с Василием накануне похода. Вот так же моросил дождь. Сиротливо мокли развалины домов. Кровенел сырой кирпич, стекала молочными потоками известка на дорогу, разбитую, перемолотую, с глубокой колеей, наполненной водой. Савенко лил из котелка воду на красные, торчавшие тонкими морковками пальцы Марии. Она с наслаждением умывала лицо, шею. Когда подняла голову, перед ней стоял Василий и, улыбаясь, смотрел на нее.

– Проходи, гостем будешь, – дружелюбно пригласил его Савенко. Они вошли в землянку.

– Пошли на воздух, пусть поговорят, – предложил всё понимающий Семеныч. Мужики ушли. Мария расправила воротник гимнастерки, опустила, застегнула рукава.

– Ты знаешь, я свататься пришел.

– Знаю, Семеныч говорил.

– Что ты на это скажешь?

– Я думала об этом. Ты хороший человек, Василий. Больше всех из ребят мне нравишься. Но, наверное, этого мало, чтоб стать женой, – хмурясь, говорила Мария, – любить надо. Я не люблю тебя, но доверяю и приму твою защиту. Согласна стать твоей женой понарошку, – и тут же рассердилась на себя из-за детского слова, покраснела с досады. Подняла на него холодные глаза. – Можно сегодня зарегистрироваться, пока есть возможность. Но только ты меня не торопи, дай привыкнуть к тебе, может быть, еще полюблю тебя. Сама позову тогда, сама приду к тебе как жена. А сейчас считай меня невестой. Можно так?

– Можно, ребенок ты мой милый! – он подошел к ней, обнял, почувствовал, как напряглась Мария, упираясь руками в его грудь. Хотел поцеловать в губы, но она успела отвернуться, он поцеловал уголок рта.

– Вот, пожалуйста, не делай этого, – сердито попросила она, не поднимая головы.

– Невест можно целовать, – ласково смеялся он.