Александр Дюдин - Сестры

За окном стучал топор. Расплескивая воду, вошел Павел.

– К речке не подойти, раскисли берега, еле ноги вытащил! – сапоги его чуть не до края голенищ были в свежей мокрой глине.

Таня молча вымыла чугун, налила воды. Вошел Василий с охапкой дров, наклонился, складывая в печь нарубленные поленья.

– Сухие, нашел в сараюшке! – достал из-за пазухи пучок соломы, подтолкнул под дрова, зажег. Вспыхнуло пламя, затрещало, пахнуло теплом, сразу стало светлее, уютнее.

– Давайте котелки, пойду, принесу ужин, – сказал Василий.

Павел ставил наполненный водой чугун в печь.

– Пашенька, придется тебе еще раз сходить за водичкой, – просила Люда, – да только не утони! – округлила глаза от страха.

Павел засмеялся, ласково прижал ее курносый нос пальцем, взял ведра, пошел за водой.

– Танечка, мы с тобой на печку ляжем спать. Давно на печке не спала! Ой, девочки, как тепла хочется! Все косточки промерзли! «Говорливая девчушка, и сколько в ней энергии», – удивилась Мария, глядя на Люду.

Девчата натопили хату, помылись. Тепло разморило. Уставшие, продрогшие, они ничего больше не хотели, только спать! Таня уже забралась на печку и спала. Примолкла Людмилка, расчесывая мокрые волосы. Глаза сонные, движения медленные. Впервые Марийка разделась. Вместо подушки положила санитарную сумку под голову, вытащила из вещмешка простыню, расстелила ее, накрылась шинелью. «Боже, какое счастье, спать на матрасе, на простыне, раздетой! Как это я раньше такого удовольствия не ощущала?» Легла на бок, поджала колени к животу.

– Закрывай трубу, – попросила Люду.

– А не рано? Не угорим?

– Тогда не закрывай, – уже сквозь сон прошептала Мария и тут же провалилась в теплое, мягкое, приятное небытие.

«Не закрывать, к утру всё выдует», – подумала Люда. Сон душил ее, стоял сладким мягким комом в горле, томил. Не в силах превозмочь его, уже с закрытыми глазами, на ощупь толкнула задвижку, потушила коптилку и с наслаждением легла на теплые кирпичи рядом с Таней. Она не посмотрела в печь, не хватило сил даже подумать об этом, не видела предательски танцующих синих легких огоньков над раскаленными углями.

Кухня запоздала. Василий сидел, курил с солдатами, ожидая ужин. Прошло часа полтора или два, пришел Павел с горячей кашей. В избе темно, тепло. Чиркнул зажигалкой: девчата крепко и сладко спали. Чем-то пахнуло, но до сознания тогда не дошло, что это. Едва держась на ногах от усталости, поставил котелки у порога, с нежностью посмотрел на свернувшуюся калачиком Марию, вышел. Зашел в хату рядом, втиснулся между спящими на полу ребятами и тут же уснул. Проснулся ночью, как от толчка, от какой-то тревоги! «Угаром пахнет!» – вспомнил он. Вскочил, побежал к девчатам. Синяя дымка колыхалась в лунном свете, льющемся в окна.

Девчонки спали мертвым сном. Он распахнут двери, зажег гильзу на окне, завернул в шинель, взял на руки Марию, вынес, положил на подстывшую землю, заскочил снова в хату, вынес Люду, рядом с ней положил Таню.

– Девчата, проснитесь! – теребил их за плечи испуганный Василий. – Марийка, Марийка! – Мария застонала. Какая это была страшная головная боль! Череп раскалывался! Мария ползла по свежевыпавшему снегу, стонала, не в силах встать. Ее рвало! Василий одел на нее шинель, сапоги. Девчата не шевелились. Он побежал за Семенычем.

– Семеныч, Семеныч! – кричал он, бегая от хаты к хате.

– Что случилось? – переполошились ребята.

– Девчата на смерть угорели!

– Люду удалось спасти, Таня, лежавшая на печке у стенки, была мертва.

– Никуда я тебя больше от себя не отпущу, родная моя девочка, – ласково говорил взволнованный Василий, внося Марию в проветренную хату. Положил бережно на кровать. Снял с нее шинель. Она была в мужском нижнем белье. Трогательно светились в темноте остренькие плечи. Василий зарылся лицом в ее рубашку, почувствовал упругие, нежные девичьи груди, кровь жарко прилила к сердцу. Жадное желание охватило его. Он целовал ее шею, губы, глаза, волосы. – Милая, родная, любимая моя!

Марии было тяжело: страшно болела голова, раскалывалась, тошнило, от слабости развалилось тело, ни руки, ни ноги не поднять! Она собрала всю свою волю, пытаясь оттолкнуть его дрожащими от бессилия руками.

– Только не сейчас, не сегодня! Вася, пожалуйста, – умоляла она. – Не надо, не надо! – уже кричала Мария.

– Надо! Надо, Машенька, надо!

У нее не было сил сопротивляться. Она только беспомощно заплакала, держась за голову руками, запрокинув ее.

Утром Мария посмотрела на Василия ненавидящими глазами и глухо сказала:

– Уходи и не подходи ко мне больше!

Он хотел что-то сказать, но она тихо, зло, почти шепотом перебила его:

– Уходи! Ненавижу!

– Ты жена моя, – растерянно пытался оправдаться Василий.

– Вон! Чтоб духу твоего не было! – гневно закричала Мария.

Василий побелел, молча ошарашенно смотрел на нее, потом круто повернулся, схватил шинель и злой выскочил на улицу.

«Ненавижу! Ненавижу! – повторяла Мария помертвевшими губами. – Защитник, сам изнасиловал. – Воспоминание о случившемся вызывало отвращение к Василию, к самой себе. – Просила, умоляла: только не сегодня, и так было невыносимо тяжело. А если б это случилось завтра, послезавтра? – всё в ней возмутилось. – Не хочу ни завтра, ни послезавтра! Всё! Отрезать и выбросить! Из головы и из сердца вон! Ненавижу!» Резко встала с постели, сердито прищурила глаза, начала одеваться.

Между тем Василий, опустив голову, шел по улице. «Ребенок, совсем еще ребенок! – растерянно думал он. – Со школьной скамьи и на фронт, замуж и то выходила «понарошку», – согрела теплая волна нежности к ней. – Надо было сдержаться, еще подождать, обещала сама прийти. – И тут же возмутился. – Сколько можно ждать?! И так месяц в женихах ходил». Вспомнилось, как доверчиво в походе она положила голову на его плечо и спала. Какими светлыми глазами смотрела на него! И всё пропало: нет больше доверия, нет расположения. Сам виноват. Будто бы воспользовался ее беспомощностью. На душе совсем паршиво. Перед ним встали ненавидящие глаза Марии: «Вон! Чтоб духу твоего не было!» – он самолюбив. «Нет, так кричать на него даже ей не позволит! Не подойдет, пока не попросит прощения. Жену тоже воспитывать надо, как поставишь себя с первых дней, так всю жизнь и будет. Не любит? Не надо! – а сердце защемило. – Но уважать себя заставит! Он мужик, тряпкой ее не будет никогда!» – сердился он, а на душе маята.

Навстречу шел Павел с Людой на руках. Она обвила его за шею руками, положила голову на плечо. Большая шапка почти закрывала глаза, они чуть сверкали из-под нее, губы улыбались. «Много ли девчонке надо? – думал Василий, глядя на них. – Несут на руках, и горе вполовину, счастлива и про подругу забыла». Необычная бледность лица Людмилки выдавала: угар не прошел для нее бесследно. С руки Павла свисали маленькие ножки в сапожках. Василий по-хорошему позавидовал этой паре. «У них всё так просто и хорошо, почему у нас всё сложно и трудно?»