Сэмми Гронеманн - Хаос

Берл Вайнштейн бродил от группы к группе, чтобы узнать, где что новенького. Тут судачили о канторе, который вел сегодняшнюю утреннюю молитву, и он нахватался полезных критических замечаний. Там спорили о том, какой из дополнительных фрагментов из Танаха предпочтительнее для дневной молитвы, и он придержал свое мнение. О погроме речи почти не было, а то, что говорилось, казалось такой нелепицей, что и в расчет брать не стоило. Когда народ начал потихоньку расходиться, Берл решил рискнуть выйти из местечка, поскольку ничего настораживающего не услышал. Но только он вышел на центральную площадь, тут же наткнулся на двух парнишек, которые с криками разбегались в разные стороны. Берл прислушался и обомлел: вроде как убили христианского ребенка и евреи названы убийцами. Вот и бегут посланцы самообороны по улицам и бьют тревогу. Уличная сутолока рассосалась как по мановению руки, и местечко в один миг обезлюдело. Щелкали затворы на дверях и оконных ставнях, и лишь изредка вихрем проносились запыхавшиеся мальчишки из самообороны, которые опаздывали к месту сбора.

Все это Берл Вайнштейн наблюдал из густого кустарника возле павильончика, в который запрыгнул не раздумывая, как только разнеслась дурная весть, и теперь трясся от страха. Вот уже на площадь с дикими воплями ворвалась банда громил и свернула в Рыбный переулок. Потом на отдалении появилось несколько одиноких прохожих, и в одном из них Берл, к своему удивлению, узнал пастора Боде, только выглядел он как-то странно: растрепанный, без шляпы, с потерянным лицом. Наверное, сейчас самое время побежать к нему и довериться человеколюбию нового пастыря! Берл дрожащими руками полез за спасительным документом, но замешкался, и момент был упущен — пастор Боде уже скрылся из виду.

Потом раздались воинские команды, и по площади затопали сапоги бегущих строем солдат. Берл перевел дух. Как хорошо, что не успел сделать опрометчивый шаг! Сейчас военные наведут порядок! Но надежды тут же рухнули: вместо того чтобы остановить банду, солдаты растянулись цепью по площади с очевидным намерением прикрыть погромщиков и отрезать евреям все пути к бегству. У него сердце ушло в пятки, когда их командир устроился в нескольких шагах от его убежища.

Берл опустился на четвереньки и в неописуемом ужасе прислушивался к шуму, долетавшему из Рыбного переулка: вопли отчаяния и ярости, звон стекла и рыдания, выстрелы и треск разбиваемой мебели… Надо выбираться из этого ада, любой ценой! Вот бы теперь поблизости объявился пастор Боде! Если ему как-то удалось бы добраться до пастора, он был бы в безопасности! Тот защитил бы его и от солдат, и от погромщиков — уж ему-то как никому известно, насколько эти христианские священники рады каждому обращенному! Сколько раз он пользовался ими, правда, не ради спасения собственной жизни, как сегодня, а только ради выгоды… Тогда он не испытывал ни малейших угрызений совести — чем плохо, без лишних хлопот доставить радость добрым людям? Странно, но именно сейчас, когда крайняя нужда подвигает его на такой шаг, это ему кажется подлостью. Впрочем, случай уже вряд ли подвернется, шанс окончательно потерян. Но если Небо еще раз пошлет ему шанс, то он уж не оплошает! Послышались выстрелы. Берл зажмурился и мысленно пообещал щедрые пожертвования на Палестину, а также дал себе слово в будущих поездках относиться ревностнее к соблюдению молитвы, тщательнее, чем теперь, исполнять все священные законы и по часу в день посвящать изучению Талмуда — короче, отныне вести себя так, как подобает еврею. Однако, чтобы воплотить все это, Бог должен совершить чудо и послать ему назад пастора! Ведь его убежище легко может стать ловушкой, и тогда…

И вдруг — неужели Бог услышал его молитвы? — пастор Боде на самом деле уже мчится с другого конца площади прямо на офицера, который вел какие-то переговоры с молодым немцем. Берл осторожно вынул нужную бумагу из кармана и зажал ее в кулаке, чтобы вовремя воспользоваться моментом. И тут новый страх парализовал его. Ужаснее и быть ничего не могло: прямо перед ним вырос пристав Куяров! Но пастор тоже уже подбегал, еле дыша. Что он там кричит? «Остановитесь! Остановитесь! Не надо убийств?» Вот кто его спасет!

Берл Вайнштейн затрепетал как осиновый лист. Куяров махал рукой и что-то кричал. Неужели его обнаружили? Слава богу, нет! Это касалось того немецкого еврея:

— Крещен в прошлом году!

Что? Выкрест! Мешумад! Немец оказался отступником, предавшим веру своих отцов, своего народа! Берл, который только что, зажимая свидетельство о крещении в кулаке, собирался броситься к ногам пастора, был так охвачен инстинктивным праведным негодованием и омерзением, каковые должен испытывать каждый еврей при соприкосновении с мешумадом, что, позабыв все: свое плачевное положение и обстоятельства, грозящую опасность и будущие планы, — вскочил и уставился на Хайнца глазами, полными злобы.

Точно нацеленный в живот пинок солдатского сапога распластал его по земле.

Пастор Боде между тем подбежал к офицеру и оперся о стену павильончика, чтобы отдышаться. Он не мог произнести ни слова; вокруг него хлопотали мужчины, прибежавшие вместе с ним. Подошел Куяров и грубо бросил им:

— Отведите вашего пастора домой. Нечего ему жаловаться, сам заварил кашу, и сам несет за это ответственность. Мы ничего не можем поделать. Переведите! — Потом, игнорируя их, повернулся к офицеру, и они вместе удалились, не оглядываясь.

Боде казался сломленным. Он слушал перевод слов пристава, явно не понимая, о чем речь. Отдышавшись, сделал попытку рвануться за ним, но силы оставили его, и он безвольно дал себя увести.

Страшные вещи разворачивались на глазах у пастора, когда оголтелая братия врывалась в дома евреев, круша все вокруг. Он будто очнулся от того ступора, в который вогнала его пропажа ребенка, и сам он невольно спровоцировал этот погром. Он метался между бандитами и жертвами, не заботясь о собственной безопасности, — напрасно! Никто не обращал на него внимания. Его просто отпихивали в сторону, и друзья с немалыми усилиями вытащили его из этого пекла. Завидев солдат с их командиром, он из последних сил постарался положить конец этому кошмару, в развязывании которого чувствовал свою вину. А теперь его силы иссякли, и ему не оставалось ничего другого, как положиться на волю Божью.

Между тем Хайнц приводил в чувство Берла Вайнштейна. К счастью, сцена с пастором Боде отвлекла внимание солдат, и Берл легко отделался. Поддерживаемый Хайнцем, он приподнялся и ошалело повертел головой. Его взгляд упал на Хайнца, потом на бумагу в своей руке, и в памяти вмиг всплыло все, что произошло. Он с отвращением оттолкнул поддерживающую его руку, перекатился на живот, шатаясь, поднялся и разорвал свое свидетельство в мелкие клочья. Еще некрепко держась на ногах и хватая ртом воздух, он исподлобья пожирал Хайнца ненавидящим взглядом, потом неожиданно бросил клочки ему в лицо, сопроводил смачным плевком и взвизгнул: