Леонид Лушников - След заката

Алексей свернул к баракам, притулившимся возле высокой поймы речки. Итээровцы пока жили вместе с рабочими, но им уже ставили рубленые особнячки за рыжими скалками, окруженными березняками. Роща шумела весело на легком ветерке. Тут Алексея и нашел Боровой, весь день суетившийся с начальством, жалея зазря потерянное время. Плотник, сидя верхом на стене сруба, воткнул топор в бревно, выкрикнул:

— Все, ребята! Кончай, а то к ужину не успеем…

Боровой, по ходу оценив ровно поставленные стропила, взял Ястребова под локоть, заговорил заискивающе:

— А может, все же поужинаем вместе?! Силантий хариуса понадергал в перекате… Любаша ушицу заварит… Пузырь ждет!..

— Ушицу в следующий раз, Дима! — отозвался Алексей, высвобождая руку из цепких пальцев Борового. — Без твоей тетрадочки я к Назарову не пойду. А без него, сам знаешь, каши не сваришь.

Боровой на несколько минут замолчал, шагая в ногу с Ястребовым к баракам, размышляя: «Дать или не дать!»

Стройка постепенно затихала. Уж не ухали бревна, скатываясь по штабелевочным лентам, не стучали топоры, и трактора урчали как-то устало, спускаясь на стоянку. Алексей, прислушиваясь к шумам, подминая подошвами сапог содранный волокушами дерн, заговорил о своем:

— С планом отстаем. Я же от всего завишу… Лесосеки заработают, а как вывозить хлысты платформами, когда раскряжевочной эстакады еще нет. Погрузочные механизмы в Темирязевском на складе пылятся…

Боровой расплылся в улыбке.

— Я ему про Фому, а он про Ерему…

— Каждому свое, Дима. Я хоть разорвись! Планово-производственный отдел затягивает с положением о хозрасчете на нашей железке. Стандарты большой дороги нам не подходят. С зарплатой не все ясно. А ты Фома — Ерема!

Работяги цепочкой спускались с косогоров к столовой и умывались тут же, на бережке, балагуря. Молоденькая повариха в белом колпачке с челочкой на лбу, играя ямочками на розовых щечках, торопила по-взрослому, с бабскими шуточками:

— Борщ стынет! А еще мужики!.. Растаяли на солнышке!.. Вялые…

— Ничего! — задорно выкрикнул парень в синей спецовке. — Ты приходи вечерком на бережок. Посмотрим!..

— Ха-ха-ха! — ржали лесорубы. — А, правда…

— Э-э-э, охальники! — грозилась из-под рубленого навеса Люба Боровая, захватившая власть на кухне. — А ты, Валюха, не связывайся. Потом будешь заглядывать…

— Да-а-а! Позоревать бы с ней! — тянул чей-то бас из толпы.

— Губа не дура!..

До слуха Алексея донесся призывный гудок тепловоза.

— Ну, поехал я…

— Ладно, Леха! — встрепенулся Боровой, заворачивая вместе с Ястребовым к составу, выкатившемуся на главный путь. — Тебе доверю! — Он протянул тетрадочку, свернутую в рулон, и круто развернулся к стройке. — Пока!

В ночи, затихшей и потемневшей, распарывая фарами ущельный мрак, тепловоз, сдерживаясь, крался вниз, подталкиваемый тяжело груженным первым составом с лесом. Два проводника, стоя крутившие по сигналу машиниста ручные тормоза, одновременно о чем-то спорили под перестук колес. Ветер относил их слова назад мимо Ястребова, сидевшего на передней площадке с папироской в зубах. «Баньку надо сегодня сварганить!» — скоротечно пронеслось в мозгу, но тут же пролетели мысли, как слова проводников, отодвинутые думами о вечной заботе по железке, по дому, по Катерине, собравшейся разродиться в самое неподходящее время. Потом неожиданно всплыла встреча в райпотребсоюзе с Дмитрием Фроловым, младшим братом Василия Фролова. Семья извечных врагов. Алексей уж забыл все, но Фроловы будто нарочно напоминали не словами, а всем своим поганым нутром. Правда, говорят, что средний, Виктор, совсем не похож на братьев. Служил в милиции, где-то в Казахстане. Петр Семенович по поводу Виктора толковал врастяжку:

— Прикрывается Витька! Все они одним дерьмом мазаны!..

С Дмитрием Алексей встречался частенько. И каждая встреча, как ножом по горлу. И сразу же вспоминалась утренняя погоня, выстрелы и мертвый Василий. «Интересно, знают ли они, кто убил их брата?!» — частенько мучили назойливые мысли. Да, поганенькое чувство не покидало Алексея после каждой встречи, хотя незначительными словечками они перекидывались редко. Только однажды на крылечке райкома, где покуривали в перерыве районного собрания низовых руководителей, Дмитрий, шутя, громко проговорил:

— А помнишь, Алексей Павлович, как вы с Василием задрались? Если бы не мильтон Витька Пересмыкин, то лежать бы тебе в сугробе, а не Ваське!

— Заткнись ты! — сквозь зубы проговорил Алексей и, сжав губы, ушел в райком. О чем уж там говорил народ, Алексей так и не узнал. Но как-то, спустя уж недели две, начальник оборотного депо в Плакучке, слышавший короткий разговор на крылечке, посоветовал:

— Ты подальше держись от Фролова. Делишек темных за ним много, как и за всей семейкой.

— Отмахнемся!.. — весело отозвался Алексей, но напряжение не спадало с того времени. Глухое раздражение копилось, как снежный ком. И сейчас пошло-поехало времечко назад. Внезапно вспомнилось Марьинское. То, когда он был там зэком, и то, когда приезжали за погибшим Березиным. «Как заноза!» — В сердце все время вползало что-то холодное и вязкое, как тело змеи. Попытка вернуться к сегодняшнему теплому и доброму, семейному, ни к чему не привела. Со встречным ветерком и таежным духом вроде бы пришло успокоение, но уродливые воспоминания о прошлом все же застряли в сердце.

— Завязло, как в болоте! — ненавистно прошептал Алексей. — Все путается под ногами!..

Состав выкатился из ущелья Каменки с ветерком. Вдали, на горе, мелькали огни Ленинского. Долина раздалась, будто раздвинутая вспарывающими темноту фарами прожекторов тепловоза. Тормозные гудки затихли. «А интересно, выполнил ли свое желание директор Марьинского совхоза, грозивший засыпать страшные карьеры, чтобы окончательно похоронить горы лежавших там людских косточек, боль всеобщую, на их могиле вырастить сады? — вернулась снова мысль в далекое, но не забытое, видимо, навечно. — Живы ли Барыкин, Курбан?!» Сердце пронзила благодарная нотка, ранее не так волновавшая его. «Старею!» Забыл, потерял всякую связь. Да и как все развесить, сдуть дым жизненного пала, обдымившего его с детства, когда на плечах груз прошлого…

Мысли его оборвал один из кондукторов:

— Алексей Павлович, семерку проехали… Сейчас будет кордон. Тут спрыгнете или до Темирязевского поедете?

— Махни машинисту — пусть притормозит…

Небо уже по закраинам оделось в серую бахрому рассвета. За хребтом медленно просыпалась розоватая зорька, мигала, как уголья затухающего костра. Августовский прохладный туман медленно стекал в низы, заволакивая долину белым молозивом, скрывая наполовину дымовые трубы Айгир-завода. Потом туман неожиданно начал растекаться, разорванный дунувшим по реке ветерком, посеяв на травы, пахнущие волгло и остро, крупные прозрачные росы, заволакивая хвостато таежную непролазь логов.