Леонид Лушников - След заката

Алексей, чтобы оттянуть время с ответом, потянулся за хлебной корочкой, подсушенной с солью, хотя в руке была брюшина леща, еще не обсосанная и искрившаяся желтым жирком.

— Дак ты че губами шлепаешь, как мерин, и глазки уводишь? Там, за окном все та же картинка…

Алексей давно ждал этого разговора. Николай Петрович увильнул, струсил, отдав деревню в угоду какому-то шишу из центра, хотя и сам приложил немало сил, чтобы вот так проехаться по людям, жившим на этом бугре испокон веку.

Катя с Зоей переглядывались, чувствуя, что назревает буря, раз у отца пошли пляской губы.

— Ну, чего?! — треснул ладонью по столешнице Петр Семенович, основательно догадавшись, что от него скрывают какое-то серьезное дело.

— Батя! — Катерина потянулась к отцу.

— А ты тут не шмыгай носом! — окончательно рассвирепел Петр Семенович. — С Колькой шыры-мыры! Чего удумали?

Катерина поспешила с посудой на кухню. Зоя потихоньку ушла за ней, подмигнув Алексею. Ребятишки тоже шмыгнули из-за стола, зная дедовские привычки раздавать всем подзатыльники. Один Павел смело и с усмешкой поглядывал на деда.

Алексей отхлебнул пиво, сразу же потерявшее былой вкус, проговорил хрипло:

— К переселению идет, батя, дело! Завод будут строить… Расширять в нашу сторону…

Алексей и сам все время переживал за деревню, за родное гнездо, где нашлись для него и свобода и счастье. И вот все разом!.. Он хорошо понимал состояние тестя и беспокоился, что не перенесет старик такого удара. Он даже испугался, когда Петр Семенович совершенно спокойно произнес:

— Так… Дожили… — Но поднялся он со стула резко, чуть не опрокинув стол. Протез его взвизгнул, словно от боли. В сенцах он прихватил топор. Все домашние, выйдя на крыльцо, видели, как Петр Семенович шагал по прогону и неистово рубил колья. Летели в разные стороны щепки. Деревня вся высыпала на улицу. Опомнился Петр Семенович только тогда, когда услышал голос Ветрова, стоявшего вместе с Трифоновым возле поломанных ворот околицы:

— Руби-руби!.. Они еще понавтыкают. С корнем драть надо…

Петр Семенович, хоть и находился в крайнем разладе со своими нервами, но насмешку уловил. Он с минуту стоял как вкопанный, дыша, как загнанный жеребец, а ярость разгоралась еще пуще. Не зная, что бы еще такое сделать, он со всего маху зашвырнул новый топор в старицу, даже не пожалев, а сам прокостылял к своей баньке, присел на бережку, пригорюнившись, глядел на тихую воду, несшую угасающую волну от утонувшего топора, резавшую полого закатный отблеск. Слезы текли по его старческим щекам, а сердце с болью резало памятные годки прожитых на этой земле лет. Он еще не подступил к тому моменту, как увидит разрушенное подворье, дом, раскатанный по бревнышку, а душа разрывалась на части, горела тихим болезненным пламенем. И долго еще потом он будет корить сына за его поступок. Может быть, до скончания века…

Сумерки все сгущались. За спиной послышались неуверенные и тихие шаги. Петр Семенович не обернулся. Алексей присел рядышком и протянул зажженную папироску. Над ними стояли Трифонов и Ветров. Тесть с жадностью затянулся. Давясь дымом, спросил тихим дрожащим голосом:

— Из райкома-то тогда смурной приехал от этого? И с Колькой задрались…

— Да!

В калиточку протиснулись обеспокоенные Катерина и Зоя, тоже подсели рядышком. Зоя торопливо разливала по стаканам водку, Катерина раздавала малосольные огурцы.

— Выпей, батя!

— Ну что же!.. — скрипуче вымолвил Петр Семенович, старательно принимая стакан из рук снохи. — Уготовил мне сынок под старость подарочек! И в могилке ворочаться буду!.. Сашка-а-а бы не посмел!.. Он хоть и чужой кровушкой умывался, лил ведрами, но не посме-е-ел!.. Выходит, у Сашки-то душа добрее была. Ну да!.. В тихом озере больше чертей… Лучше бы они поменялись местами!..

— Ты что, батя?! Окстись!.. — завыла Катерина и, припадая, пошла толчками к дому, вслушиваясь в грозные слова отца и думая о том, как сложится дальше жизнь. Не знала она, что это только цветики, а ягодки созреют позже…

Сумерки постепенно перешли в ночь, сгустившуюся вперемешку с туманом, несущим розовые теплые росы.

Мужики разошлись поздно. Алексей насилу увел тестя в дом, ушел на свою половину. Катерина вскинулась с постели, жаркая и обеспокоенная.

— А как батя?!

— Отойдет…

Петр Семенович до утра лежал на своей лежанке в две доски и глядел в угол, где теплилась под образами лампадка, освещая потемневшие от времени лики святых. В ночи слышно было, как гудел натужно порог, съедая звуки заводских цехов и работавшей на полную мощь железной дороги. В раскрытое окно медленно пробиралась речная свежесть, кладя на бок язычок лампадки. Петр Семенович поднялся, потянувшись, прикрыл створки. Звуков стало меньше, зато мысли потянулись рваной чередой с самого детства, когда, пугая кур с прибрежных песков, бесштанный и босой до самой осени, гонял со сверстниками мяч из бычьего пузыря, набитого ветошью… А потом революция, Гражданская война… Колесо истории захватило и его, уже женатого… «Сколь всего было, но такого не ждал, да еще от родного сына!» — колотилась в сердце беспокойная мысль.

Гулко прогудел шестичасовой заводской гудок, всполошив все в округе. Петр Семенович кряхтя потянулся за протезом…

Младший сержант Александр Александрович Березин, командир мотострелкового отделения, был убит спустя чуть больше года после того, как попрощался с Бересенькой, родными, матерью, и белокурой Натахой, писавшей ему письма на розовой бумаге и с засушенными луговыми цветами. Александр бережно хранил эти душевные письма с запахами любимой девушки и родной тайги.

В светлый августовский день пуля неслышно куснула его прямо в мозжечок на броне танка в пригороде Праги, среди изнывающих от тяжести плодов яблонь, укрывающих белые домики под красной черепицей. Видать, меткий стрелок выделил затылок русского парня, пришедшего сюда волею военной судьбы. Умер он мгновенно, не успев даже произнести самое дорогое на свете слово: «Мама!» Надкусанное сбоку розовощекое яблочко, кинутое ему на броню веселой чернявой девицей, скатилось на дорогу, и белый сок брызнул из-под лязгающих гусениц. Оставил Сашка, армейский балагур и песенник, о себе добрые воспоминания, гитару, незавершенную любовь к Натахе да скорбную могилу рядом с гранитной глыбой на бересеньском кладбище, придавившую могилу отца…

Вот и все!.. Померкло!.. А давно ли цвела и колосилась жизнь в необъятном белом свете, в его сильном уже мужском теле, с раннего детства познавшем всю безжалостную коловерть бытия, пройдя от зэка и до солдата!..

Зоя Березина и Катерина Ястребова ходили в этот день с бабами на просеки за малиной. Возвращались к вечеру усталые и с полными корзинами дикой ягоды, пьяняще пахнущей. Возле летника, там, где урема заросла пышным хмелем с желтеющими шишками, усеянными пчелой, Зою внезапно качнуло и она, охнув, опустилась на колени, примяв травку-муравку. К сердцу подступила такая горючая тоска и боль, как будто кто-то рвал его на части.