Леонид Лушников - След заката

— Ну, ты! — взъерошился Климов.

— Хватит вам собачиться-то в такой день! — урезонил мужиков Петр Семенович, хромавший наравне со всеми, державший себя третий день строго, без росинки во рту, хотя хотелось загреметь по полной.

Замолчали. Август уже обкорнал день, и заря восходила медленно, не торопясь, как будто ждала, когда вдоволь насладятся мягкой прохладой начавшие жухнуть травы и осветлеют воды в реках и озерах.

На кладбище пришли, когда солнце уже перевалило хребет и долина на Белых берегах заиграла лучезарно. Петра Семеновича, по обычаю, пропустили за семейную ограду первым, где покоились все Березины от корня. Подойдя к свободному месту, по-хозяйски ткнул лопатой и сказал со спазмой в голосе:

— Для себя берег местечко! Эх, Сашка, Сашка! — слеза вылупилась в уголке глаза и застыла. — Вот ведь!.. — горчинка слышалась явственно. — Мне-то теперь придется за оградкой лечь…

Мужики стояли в скорбном молчании, оперевшись о черенки лопат.

— Хватит и тебе, — тихо спугнул тишину Матвей Егорович. — Ляжем рядком… Давай, мужики, пошире наметим. Гроб-то железный… Ну, с богом!

Вскоре приехали на грузовичке комсомольцы из Темирязевского депо, где работал Александр до призыва. И дело пошло быстрее. Старички, намаявшись на каменистой почве, присели на лужок, снова потекли разговоры:

— В сорок восьмом те же чехи бузили и сейчас постреляли наших ребят! Что за люди?! Им хлеб в руки — они дуло в пузо!.. — говорил двоюродный брат Петра Семеновича, живший по ту сторону хребта у Малиновских гор, шумно выпуская из широких, будто приплюснутых, ноздрей две струи дыма. — Им, понимаешь, свободу от фашизма дали! Не ценят, подлюки! Венгры бузили, поляки… опять чехи!..

— На весь народ не вали. Это фашистские недобитки! — Трифонов смачно матюкнулся, но тут же затих, поняв свою оплошность.

— На кладбище-то не больно расходись! — попрекнул его Матвей Егорович. — Святое место!.. А баешь ты верно! Гнилые западники! Они товарищи тогда, когда жрать хотят… Я еще в Первую мировую понял их натуру. Погодите, все забудут… И памятники воякам снесут!

— Ну, ты загнул, Матвеич! Чать, славяне!..

— Как там наши в районе? — перехлестнул разговор Трифонов. — Мне надо было ехать… Я бы Пыльнова разнес там!.. Вдребезги!

— Не гони волну, — встрял Климов.

К обеду, когда мужики уже вернулись с кладбища, к воротам лихо подкатил грузовой ДОСААФовский шарабан, крытый маскировочным тентом, с ядовитой зеленью. Из кузова выскочили четверо парней, загремели задним бортом. Из кабины вылез Алексей с водителем, а следом старшина. Окинув печальными глазами собравшийся вокруг народ, он сразу вычислил мать Александра. С одной стороны ее поддерживала Катерина, с мокрым от слез лицом, а с другой — Маринка. У Зои квело подгибались ноги. Старшина, побледнев еще больше, держа в левой руке дембельский чемоданчик Александра, приготовленный им заранее, четким строевым шагом приблизился к Зое и, кинув руку к фуражке, срывая голос на хрип, произнес:

— Мы все скорбим, мама! Это Сашино… — голос осекся, он неловко сунул в руки Зои чемоданчик и, смахнув фуражку с головы, скомандовал: — Выгружай!

Большой деревянный ящик с ручками по торцам парни бережно передали из кузова мужикам. Трифонов и Боровой деловито распустили бока, обнажая вспыхнувший на солнце белый цинк. Зоя, беспамятная, повалилась боком на гремящее железо. Из плохо пропаенного шва сочился едкий, тошнотный трупный дух, забивая дыхание. Блики от цинка больно били в глаза, опухшие от слез. У Зои тряслась голова, словно у параличной. Алексей силой оторвал ее от гроба, увел в дом. Петр Семенович еле-еле сдерживал подкатившие к горлу горькие, как полынь, рыдания. Бабы ревели в голос. Егорка, до этого стоявший возле гроба молча и недвижимо, неожиданно громко заверещал, как подстреленный зайчонок, и кинулся прямо через заплот на зады. За ним рванулся Павел. Братишку он поймал возле леска, окаймляющего сток старицы, в лето пересохший и песчаный. Он прижал трясущееся от рыданий тело, шептал:

— Ну, тихо-тихо! Успокойся. Ты же мужик!..

— Вырасту… стану военным! — визжал Егорка. — Убью чеха! Убью!.. Убью!..

К дому подошли обнявшись. Кто-то дал попить колодезной холодной водицы из ковшика. Губы постукивали о край, пока Егор жадно глотал пересохшим ртом воду.

Над округой висела тяжелая тьма. Зоя ходила по избе, протягивая руки, обезумевшими глазами смотрела куда-то в пространство и без конца толмила:

— Саша!.. Сынок!.. Сашень-ка-а-а!..

Велико и неизгладимо горе матери, потерявшей родное дитя. Алексей не мог смотреть на это. Дрогнув губами, он с большим трудом перешагнул порог дома, словно великая усталость спеленала ноги, вышел во двор. «И опять подружке моей досталась горькая доля! Что за жизнь?!»

Мужики пытались протиснуть гроб в сени, ворочали так и этак.

— Зря мучаемся! — в горячности проговорил Боровой. — В сени занесем, а в избу как?!

— Выламывай простенок, мужики! — визгливо выкрикнул Петр Семенович, тряся непокрытой головой. Седые волосы взлохматились, как у завалящего пса. — Ломай!.. Все едино…

В это время подъехали на райкомовской машине Назаров и Березин. Лица их были хмуры. Печать горя беззвучно задела крылом всех. Трифонов, совсем трезвый, заводя ломик в паз простенка, обернувшись, выспрашивал:

— Как это Пыльнов сдался?!

— А никак! — проговорил с силой Березин. — Украли мы из морга гроб… Старшина мужик смелый. А Анвар Галимзянович ребят из ДОСААФа организовал! — и к Алексею: — Тащи трос… Машиной подцепим и вывалим простенок. А так прочухаемся! Пыльнов уже, наверное, рвет и мечет!

Завели в оконные проемы трос, дернули грузовиком. На землю посыпались выломанные рамы, бревна простенка, так любовно выложенные в первый год Алексеем, поднялась пыль. Катерина с Верунькой на руках пятилась к заплоту, шептала:

— Господи! Прости нас, грешных!..

Петр Семенович багром откатывал бревнышки с дороги. Матвей Егорович ладил приступок. Только взялись заносить цинк в простенок, как на улицу на полном ходу ворвался уазик Пыльнова, начальника районного отдела госбезопасности.

— Легок на помине! — неприязненно проговорил Лазарев, будучи не в ладах с самого начала с Пыльновым.

Все сразу притихли.

— Кто разрешил?! — заорал Пыльнов, едва только вывалившись из кабины, пяля на людей свои невыразительные сталистые глаза. — Я приказал на кладбище! Старшина!.. Пойдешь в дисбат!

— Я вам не подчиняюсь, товарищ майор! — с тихой злобой произнес старшина, еще больше бледнея, глядя с надеждой на Березина и Назарова.

— Сгною!.. Груз вернуть… — и тут только заметил подходивших к нему Березина и Назарова, осекся на полуслове.

— Чего шумите? — спокойно проговорил Назаров. — В доме покойник.