Леонид Лушников - След заката

Алексей тогда впервые в жизни напился до чертиков и ночевал в тупичке, где отстаивались перед отправкой на металлолом старые паровозики, служившие верой и правдой всю войну да и в послевоенные годы. Так же брошенные и безликие стояли они на поржавевших путях. Алексей нашел тот самый паровоз, на котором он совершил с Федорчуком первую поездку, сел на сиденье помощника, на котором просидел много лет в качестве помощника машиниста. В боковом бардачке осталась запыленная алюминевая кружка. Алексей открыл бутылку:

— Ну что, старина! — обратился он к паровозу, как к живому существу, держав в одной руке наполненную водкой кружку, а другой взявшись за потускневшую латунную ручку реверса. — Кинули нас по-подлому! То ли еще будет!.. Раз пошла такая пьянка!.. За упокой всех наших дел…

Алексей выпил до донышка и долго глядел в окно на заросший бурьяном тупик, на ржавые останки паровозов, отживших свой век.

К вечеру небо затянуло тучами и закрапал мелкий дождичек. Алексея сморило, и он прилег в лотке на остатках угля. Все, что было с ним, он передумал этой ночью, смурной и ненастной. Утром чуть свет проселками пошел в Бересеньку, зная, что это его вечная пристань, вечный прикол…

А дождь все сыпал и сыпал. Бересень ядрилась всплесками капель, но упрямо несла свои воды вниз. И Алексей шел по мокрым проселкам, опасаясь встретить на пути человека. Он впервые боялся смотреть людям в глаза…

По вечерам возле поредевших дворов все еще собирались старики, сидя на лавочках и обсуждая события в стране. Теперь каждый свинарь стал политиком. Толковали, спорили, но больше всего травили анекдоты, залетевшие сюда неизвестно из каких уст. Трифонов, приняв на грудь, тихо рассказывал, поглядывая на то, как пацаны, сплавившиеся на шитике с верхов, таскали на перекате ельцов:

— Брежнев спрашивает мальчика: «Кем ты будешь, когда вырастешь большим, как я?» «Генеральным секретарем!» «А на хрен нам два генеральных секретаря?»

— Ха-ха-ха! — ржали старики.

— Хочет вечно править…

Посерела жизнь в деревне, победнела да и быт завернул не в ту сторону. Алексей как-то с горечью заговорил об этом с Кедровым да и задел словечком, что промышленным заготовкам леса придет скоро конец, встанет завод, последний оплот.

— Вот подчистят лесосечные волоки и все! Сырья нет!.. Анекдотики, анекдотики, а что впереди?!

Директор комплекса посмотрел исподлобья на начальника так же погибающей железки, ответил развязно, колыхнув пивным брюшком:

— Не паникуй, Ястребов! Партия не даст упасть… На наш век работы хватит. Уже разрабатывается проект о доставке сырья из Сибири. А анекдоты?! Раз народ смеется — значит, выживем! Нам с тобой бояться нечего. Номенклатура!..

— А люди?! На их плечах разруха…

— А-а-а, брось! — раздраженно ответил Кедров. — Мест по стране навалом, где нужны руки… Не принимай близко к сердцу.

— Как бы партии самой не рухнуть, — подытожил разговор Алексей. — Рыба-то с головы гниет.

Кедров встал из-за стола, подошел к окну и глядя на то, как движется по площади пионерский отряд, глухо проговорил:

— В иные времена нам бы с тобой, Алексей Павлович, созерцать лет двадцать небо в клеточку. Ну, а ныне в дурдом можно угодить… Иди, работай.

«Я уж там побывал. Правда в дурдоме не довелось покукарекать!» — подумал он, выходя из кабинета.

После этого короткого разговора с начальством, Алексей еще больше потускнел. Наконец-то до него дошло, что люди в этот момент для руководства — скот, который можно перегонять с места на место. «Катится все в тартарары. А партия?! Смотрит сквозь пальцы. Как, к примеру, Кедров… Засели рвачи и бездельники… Нет крепкой руки! И застоялись мы, как кони в конюшне… Тут и вспомнишь Сталина».

Куда-то исчез боевой настрой, а постепенно прижилась вялость и лень. Ночами спалось плохо, хотя и выматывался в заботах о семье, о детях да и работа еще влекла по инерции. Алексей брал курево и тихонечко, чтобы не разбудить домашних, выходил во двор, садился на крылечко и подолгу сидел там, думая свои невеселые думы, глядя на то, как переливается и мерцает Млечный путь, звездная дорога, россыпью терявшаяся в космическом пространстве. «Вот и мы в пространстве! — текла тихая мысль. — А казалось — все тут вечно!.. Отчего так получается в жизни? Николай Петрович умная голова. Давно понял это и смылся!.. А ведь казалось, что все его начинания на благо. Или это только казалось?! Трифонов, наверное, был прав, когда говорил, что соберут тут награды да звания и забудут про нашу землю. Кончатся леса и все, мужики!..»

От тревожащих мыслей его оторвал стук костылей тестя, покинувшего свое любимое ложе на печке. В темноте не видно было его лица, но по нервному стуку костылей и сопению Петра Семеновича он понял, что душа его так же в разладе.

— Дай-ка присмолить, — попросил Петр Семенович, кладя костыли вдоль приступка и, кряхтя, усаживаясь рядом с Алексеем. — Спички забыл… Да не чиркай своей зажигалкой! — и пыхнув дымом из волосатых ноздрей, продолжал сипло: — Все переживаешь. Да-а-а!.. Опростоволосились мы! Ежели бы занимались еще до войны посадками, то лес бы и сейчас был… Думали, тайга вечна…

— Не хватило бы, батя. Человек жаден! Много… Давай еще больше!

— Твоя правда!..

Замолчали надолго. Сырость пробиралась по спине мурашками, но Алексею не хотелось идти в дом. Осенняя ночь была тиха. Только воды Бересени шуршали о берега, бился не очень-то напористо порог, уже присмиревший после обильных дождей, да на старице раз за разом билась щука, пластая в кустах темную воду.

— Карпа доканчивают хищники! — наконец-то нарушил молчание Петр Семенович. — Протоку разрыли и жерех да щука пришла. Лет через двадцать вода из реки старицу сровняет. Будем мы на острове. Завтра жерлицу поставлю…

— Мало тебя штрафовали! — усмехнулся Алексей, вспомнив, как пионеры-юннаты, охранявшие водоем, разгадали секрет старика и поймали с поличным. Петр Семенович тогда чуть не перетянул по хребту поселкового инспектора, наложившего штраф.

— Я те денежки, Алеша, давно оправдал. Пудиков десять выловил. А ныне всем по причиндалам. Тут вот чего, Алеша?! — старик пристально поглядел на зятя. — Корнилович баял, что комплекс вот-вот рухнет, как старая башня, и завод встанет. И говорит, что Бересенька-то золотая… Дно-то устелено лесинами, особенно в старых запанях. Ну, березняк там и всякая другая сгнили, а лиственница да сосна лежат целехоньки. В старые времена люди пользовались и комоды ладили… Предлагает Корнилович поднять да распустить на пробу… Везувий на лиственницах стоит… Пятьсот лет!

— Везувий — вулкан! — заухмылялся Алексей. — Венеция…

— Ха-ха-ха! — заржал старик. — А хрен с ней!.. Трифонов в долю зовет… Подработать можно, говорит!