Леонид Лушников - След заката

— Зря мы их пожалели, товарищ лейтенант! — тихо, но со злобой проговорил высокий разведчик, служивший последний год. — Не надо было оставлять!.. Вы приметили взгляды душманов?

— Отставить разговорчики, сержант! Подневольные, батраки, нанявшиеся провести караван, чтобы прокормить себя и семью…

— Это не простые люди!.. Ну глядите, командир!..

Ненависти еще не было. Она появится потом, когда кровь друга брызнет в лицо…

Сухо и ветрено. Обледенелые пики гор, сверкали лазуритовым блеском. Но ледниковое дыхание гор не несло сюда прохлады. Иссохшая долина, выбитые скотом склоны, испятнанная скалами и камнями, забитая верблюжьей колючкой, выморенными солнцем до невесомости травами, наводила тоску. Сухо на земле, сухо во рту. Кустики карагача, словно израненные, припадали к желтой земле, пустынной и чужой…

Кончилась во фляжках вода, а вертолета все не было. Вот и точка: развод ручейков на такыре, холодных, ломивших зубы, старая кошара, белые камни курумника. Остановились за песчано-земляным валом. Вот на горизонте появились черные точки вертолетов, летевших низко над волнами предгорий, как вдруг из каменного мешка полыхнула первая пулеметная очередь в спину залегших десантников. Егор еще видел, как огненные стрелы из-под фюзеляжей вертолетов пронзили скалы, грохот разрывов не потушил звон в голове. Стало жарко и больно во всем теле, и все пошло косо, словно на вираже. Одна пуля пробила мякоть бедра, а вторая прошила шею возле уха, и кровь хлестала на бронежилет. Сознание еще не покинуло его, когда в конце боя, разъяренные десантники пристреливали пленных, тех самых караванщиков, отпущенных с добром.

— Сволочи! — прохрипел Егор, теряя сознание. Он уже не помнил, как грузили в чрево вертолета убитых и раненых, и как сержант, сунув в рот душману гранату-лимонку, выдернул чеку…

Егор вздохнул, сел на сундук, поставив босые ноги на вздрагивающий пол, застеленный дорожкой в рыжих разводах. Часто ему снятся бои, которых было множество. Крутятся в памяти разные дни, когда после коротких и жестоких стычек, не оставляли жить в кишлаках или на караванной тропе. А тот первый бой всегда видится очень ярко. Первое ранение и первое разочарование в людях. Потом уже, поднаторев, Егор переживал травмы и ранения как что-то обыденное. Притупилась боль и притупилась жалость. Госпиталь и строй, госпиталь и строй…

В динамике прошелестел голос проводницы: «Через десять минут станция Айгир. Стоянка две минуты…» Егор вынул из чемодана мундир с аксельбантами через плечо, увешанный орденами и медалями, долго думал: «Одевать или не одевать? Дед все равно заставит. Лучше сразу, чтобы потом не канителиться!» Проснулся сосед, потянулся и сел, с восхищением проговорил, глядя на ордена и медали Егора:

— Здравия желаю, товарищ майор! Где мы едем?

— Здравствуйте! К Айгиру подъезжаем… — ответил Егор. А мужчина, кинув на плечо полотенце, мыча какой-то мотивчик, спросил:

— Афган? Да ты не тушуйся! Война — есть война, и награды должны быть. Это наши придурки не чтут, а то и явные предатели. Случись чего, побегут ведь спасаться. Западные голосишки вопят, а наши им подвывают, как голодные шакалы. Шестидесятники! Чмо они! Пока, майор!.. — он вышел из купе.

— Ну, спасибо, дядя! — тихо произнес Егор, поняв, что не все думают об этой войне одинаково. И мысли, как-то неожиданно снова вернулись туда, к усталости от боев. И каждый солдат и офицер думал и ждал приказа вернуться на родину. Опостылела эта сухая и пыльная земля, кровь и боль, болезни, выстрелы в спину из-за угла, равнодушие к смертям и враждебность населения. Мысли эти не покидали и Егора. Топча горные тропы Гундукуша в американских кроссовках, купленных на местном рынке за доллары, задыхаясь от недостатка кислорода, спасаясь от пуль душманов в глубоких ущельях, прогибаясь под тяжестью снаряжения, Егор мечтал о мире…

Поезд замедлил ход. Егор с легким чемоданчиком в правой руке поспешил в тамбур. Вот показалась справа по ходу поезда плоская вершина Шоломки. Проводница открыла дверь и Егор полной грудью вдохнул запах родины, несший в себе ароматы реки и таежных урманов. Вот мелькнула серебром Бересенька и захватило дух от пришедшей радости. «Красотища-а-а! Хорошо!.. — и тут же подошло беспокойство: — Как сказать родным? Опять врать, как в письмах. Деду скажу… Павел, поди, не проболтался?!» Он вспомнил тяжелый спор в Москве с двоюродным братцем, не похожим по характеру на род Березиных и Ястребовых, нахватавшийся в Москве идей, называвший себя продолжением шестидесятников-демократов:

— На черта тебе нужна, Егор, эта война?! — с жаром убеждал его Павел. — Тебя Николай Петрович запросто отмажет. Он член правительства… В цинке хочешь на «черном тюльпане» вернуться? Ордена и тут клепают!

— Паша, ты превратился в простого обывателя, которому теплый сортир дороже родины. А может, ты так же шестеришь и подлизываешься?!

— Ты кончай, Егор, задираться!

— Не задирайся. — Егор поджал губы и продолжал спустя некоторое время уже поспокойнее: — Квартиры, мебель, высший свет! Ты почему в Москву подался?

— Ну, во-первых, не в Москву, а в Черноголовку, а во-вторых, потому что тут научный центр. Можно было в Новосибирск… Ну, уж так получилось. Кандидатскую я тут защитил…

— Сашка погиб в горячей точке…

— Нечего было соваться в Чехословакию, — Павел пожал плечами.

Егор тогда, на госпитальной койке, еще долго перекручивал разговор с братишкой. Больше Павел его не посещал, хотя часто наезжал в Москву по делам…

… - Сашка бы меня понял, — тихо проговорил Егор, вглядываясь до слез в глазах в родные места, и все как-то ушло в сторону.

Айгирский утес вынырнул неожиданно, словно встал с земли. Вот и деревенские крыши, мост, по которому тащился желтый автобус. Ворохнулись далекие детские воспоминания. Проводница нажала на педаль платформы, глухо звякнув, открылись ступени подножки. Позади переговаривались обыденно пассажиры, приготовившиеся к выходу, но Егор уже не слышал, о чем толковали они. Он до напряженной рези в глазах вглядывался в набегавший перрон, станционные постройки и луг, на котором они гоняли мяч до упаду. А вот и родня! Взгляд сразу выхватил непокрытую рыжеволосую голову матери, прижимавшей руки к груди и поддерживаемой Катериной. «Откуда узнали? Алексей Павлович!» Навстречу рвалось радостное лицо матери, позади всех похрамывал дед, а впереди мчалась Верунька, крича что-то и размахивая белой косынкой. «Родина!» Егор набрал побольше воздуха в грудь, заражаясь любовью…

Сессия областного совета народных депутатов закончилась в четверг, восьмого июля, а на пятницу была назначена партийно-хозяйственнай конференция. Назаров и Ястребов задержались еще на два дня. Алексей возмущенно поделился с Назаровым своими заботами: