Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Мэгги отворила дверь в главный салон и тихо вошла. Грузное тело Джона лежало на спине — руки раскинуты, халат сбит, голова набок. Мэгги тихо взяла касавшуюся пола левую руку Перкинса и нежным неслышным движением положила ее на диван. Достала из шкафчика плед и укрыла Джона до пояса.

Потом наклонилась к его лицу, коснулась своими губами его губ, закрыла шторки иллюминаторов и вышла.

***

Джерри спустился с голубятни и зашел в дом. Было пора приступать к урокам, да и мама должна была приехать с минуты на минуту.

Телевизор был выключен. Виски кончился. Отец спал в кресле, на этот раз по-настоящему. А мама все не возвращалась.

Джерри разложил на столе книги и задумался.

Он думал — какое место займет Рокки на голубиной выставке, что должна быть в соседнем городке через две недели? Инструктор сказал, что Рокки — редкая птица, очень красивая, очень грациозная и способная. Так что — возможны хорошие сюрпризы.

Старый мамин «плимут» подъехал к дому лишь час спустя.

Джерри сбежал вниз, как раз когда мама открывала дверь.

— Здравствуй, мамочка! — закричал он, — Мы сегодня с Рокки опять отрабатывали программу! Он молодец и...

Джерри не закончил фразы, потому что увидел мамино лицо.

— Мамочка, что случилось? — прошептал он.

— Джерри, фабрику закрывают. Нас только что уволили. Всех, — сказала мама и бессильно опустилась в кресло.

Блестящие дорожки потекли по ее лицу. Она протянула руки к Джерри, прижала его к себе, и ее тонкие плечи затряслись в беззвучном плаче.

Эванс-старший проснулся внезапно. Он открыл мутные глаза и уставился на жену и сына тяжелым стеклянным взором.

— Ну что там, Джилли, что ты плачешь? — спросил он недовольно.

— «Ирвинг Семикондакторз» ликвидируется. Мы все без работы, Руперт, — тихо ответила Джилли и перестала плакать.

— Мне это нравится, — протяжно сказал Эванс-старший. — Мне это нравится, — повторил он, — сначала они уволили сто пятьдесят человек, а теперь так вообще всех. И это в нашей дырище. И куда, спрашивается, податься?

Эванс-старший попытался встать с кресла, но безрезультатно.

— Эй, Джилли, — взревел он, — подай мне из шкафчика еще бутылёк!

Джилли не шелохнулась.

— Эй, Джилли, ты что, глухая?! — вновь взревел Эванс-старший.

Джилли посмотрела на мужа и тихо сказала:

— Там пусто, Руперт. Там нет больше виски.

— Тогда пойди и купи, дура! — заорал Эванс-старший.

Лицо его налилось кровью. Он приподнялся с кресла, и, наконец, встал на ноги. Его шатало. Огромные ручищи сжались в кулаки.

Джерри прижался к матери. Руперт сделал два шага в их сторону и остановился.

— Ты что, не слышала, что я сказал? — продолжал реветь он, вращая глазами и сипя ноздрями.

— У нас нет денег, Руперт. Теперь совсем нет денег. Меня уволили, — тихо промолвила Джилли.

— А меня это не колышет!!! — взвыл Эванс-старший и замахнулся.

— Не смей, не смей бить маму! — закричал Джерри и бросился на отца.

— Не мешай мне, щенок!

С этими словами он отбросил Джерри в угол комнаты, захрипел от ярости и полез в комод. Вытащив из ящика комода винчестер, трясущимися руками Эванс-старший стал заряжать ружье. Потом, дико заревев и топая ножищами, выскочил на улицу и побежал вокруг дома.

— Ах, ты так, ты так, щенок! — орал он, брызгая слюной.

Джерри и Джилли выбежали вслед за ним.

Пыхтя и оступаясь, Эванс-старший полез на голубятню.

— Ну сейчас, ну сейчас я вам устрою, — бормотал он себе под нос.

— Папочка, папочка! — в ужасе зашелся в истерике Джерри, — Папочка, не трогай их, умоляю тебя! Их нельзя пугать, они нежные, они нервные, па-а-а-поч-ка-а-а-а!!!

Джилли медленно опустилась на землю. Джерри плакал навзрыд, в бессильном отчаянии заламывая руки.

Но было поздно. Ударом ноги Эванс-старший снес фанерную стенку голубятни. Крыша повалилась набок. Голуби запрыгали по полу и стали, один за другим, взлетать.

— А-а-а-а!!! — взорвался Эванс-старший и стал палить из винчестера в воздух, методично расстреливая всю обойму.

Две птицы затрепыхались и упали. Остальные взмыли, и, захлебываясь от ужаса, стали уходить в светлую прозрачную синеву — все выше и дальше от этого ужасного места.

***

Джон Фитцжеральд Перкинс Четвертый проснулся за тридцать минут до посадки. Он выпил настоящего кофе, сваренного Мэгги специально для него на песке.

Потом он подошел к зеркалу, стал бриться и разглядывать свое еще не старое квадратное лицо.

Через три недели будет Рождество, подумал Перкинс Четвертый. Всего лишь через три недели можно будет забыть обо всем, закрыться, запереться от всех, остаться с Кристин и маленьким Джорджем в старом доме. Можно будет глядеть на огоньки свечей, на елку; можно будет мягко позвякивать бокалами, с ногами забравшись на диванчик возле камина. Всего лишь через три недели...

Он натянул через голову свежую рубашку и не спеша стал завязывать узел галстука, когда лицо первого пилота исказилось гримасой.

Когда заходящий на посадку турбо-джет пропорол непонятно откуда взявшуюся птичью стайку.

Когда ревущие в предпосадочном форсаже турбины захлебнулись, выплюнув после себя белые, окрашенные алой кровью перья.

Последнее же, что было в жизни Джона Фитцжеральда Перкинса Четвертого — безумные расширенные зрачки Мэгги.

И еще — желание, чтобы исчез этот турбо-джет, и чтобы распахнулось небо, и чтобы он полетел в этом небе — как птица, легкими прочными перьями ощущая ласку восходящих воздушных потоков.

Как нить танцующего ливня

Падает в колыбель желания

Как предвестник затмения

Рождается за горизонтом

Как взор неизбежности

Видит в зеркале свое отражение

Так я люблю тебя

Однажды маленький Кенгурёнок устал за день и сел на горку смотреть на закат солнышка.

Кенгурёнок поправил очочки, притянул длинные уставшие ножки к животику, и замер, глядя светлыми теплыми глазиками в небушко. А небушко было синее-синее, теплое-теплое, и по нему плыли теплые пузатые желтые облака.

Одно Облачко посмотрело на Кенгурёнка и сказало:

— Здравствуй, Кенгурёнок, давай будем с тобой дружить.

А Кенгурёнок поправил очочки и сказал:

— Давай, Облачко.

И спросил:

— Облачко, а как мы будем дружить?

Облачко призадумалось, тоже поправило свои облачные очочки, и тихо сказало:

— Это значит — мы будем всегда вместе. Ты и я.

Потом Облачко наморщило лобик и добавило:

— И еще, мы будем друг другом любоваться. Всегда.

Кенгурёнок посерьезнел и тихо вздохнул:

— Нет, Облачко, так не бывает.

— Почему, Кенгурёнок? — спросило Облачко.

— Потому что, — ответил Кенгурёнок — пройдет время, и ты забудешь обо мне, Облачко. Ты ведь вон какое, — Кенгурёнок замялся в поисках подходящего слова, — ... летучее.