Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

Еще бы, пришло на ум Димке, попробовал бы этот малохольный прыщавый мент с дубинкой поставить хоть одного крутого в очередь — да взять хотя бы вот этого, на «мерине», в темных очках и с бычьей шеей. Ха, да этот бык сам кого хочешь в очередь поставит!

Впрочем, суета у кассы уже мало волновала Димку. Он мечтательно прищурился, представив себе воочию, как вернется домой с билетами, прямо из прихожей накрутит на старом потертом телефонном диске заветные шесть цифр, и невероятный, потрясающий капризный голос на том конце провода лениво скажет:

— Аллё!

Так скажет, с придыханием, неторопливо. В трубке на несколько секунд воцарится тишина, а потом Димка выпалит:

— Привет, Вероника! Это я.

А Вероника сделает вид, будто не поняла, и спросит:

— Ну и кто этот «я»?

А он скажет:

— Это же я, Димка!

А Вероника лениво спросит:

— Ну и что, Димка? Что, давно не виделись?

И уже соберется трубку повесить, а он выпалит:

— Давно! И я всегда хочу тебя видеть! Например, сегодня, на концерте во дворце спорта! У меня, между прочим, два билета есть!

И тогда Вероника сменит гнев на милость, и...

До двери оставалось уже метра два, когда на улицу выскочила красная потная кассирша в прилипшем к чему только можно крепдешиновом платье, и закричала:

— Не занимайте! Не занимайте! Билеты кончаются!

Хвост очереди недовольно заворчал, заколыхался. Впрочем, Димке вся эта суета «кто не успел — тот опоздал» была до лампочки. Ведь он уже протиснулся в кассу мимо волками глядевших на очередь ментов, и потоком людей его уже поднесло к окошку, и спустя несколько секунд заветные два билета уже лежали в правом кармане его стареньких джинсов, надежно прихлопнутые потной горячей ладонью.

Едва попадая от нетерпения ключом в замочную скважину, Димка распахнул обшарпанную дверь родительской квартиры, и бросился к телефону. На том конце провода раздались гудки — первый, второй, третий... На пятом Димка потерял счет. Он как длинная неуклюжая угловатая цапля переминался с ноги на ногу, прижимая телефонную трубку к уху и невидящим взглядом полируя старые обои на стене прихожей.

— Слушаю, — ответил совсем другой голос.

— А можно Веронику? — выпалил Димка.

— Кто это? — поинтересовался совсем другой голос.

— Это... Дима. Дмитрий то есть, — поправился Димка.

— Дима? Ах, да. Дима, Вероника ушла в гости.

— А куда? Она не сказала?

— Вероника у Наташи. Попробуйте позвонить туда.

— Попробую, обязательно попробую, — выпалил Димка, — спасибо вам большое! Большущее!

У Наташки трубку сняли быстро.

— Аллё, Наташка, это я, Димка, Веронику позови!

— Ха, разбежался! А «пожалуйста» где, ты, чучело?

— Наташ, ну не вредничай, ну, пожалуйста!

Все стихло где-то на минуту.

— Аллё.

— Вероника, это я.

— Кто это — «я»?

— Я, Димка.

— Ну-ну. Картина Репина «Не ждали». И что дальше?

— Вероника, я хочу пригласить тебя... — Димка нарочно протянул многозначительную, как ему показалось, паузу — ... на концерт вечером во Дворец Спорта!

Трубка замолчала, потом тихо ойкнула, а потом зажурчала мелодичным смехом:

— Ой, Димка, ну ты даешь! Ну класс! Вот молодец-то!

— А ты думала! — пунцовым румянцем зарделся Димка. — Короче, в шесть я за тобой зайду.

И повесил трубку, довольный собой и жизнью.

***

Наблюдательный пост перед пятым подъездом в старом дворике был занят Димкой задолго до шести. Пост располагался между двумя гаражами, за развесистым кустом, и был удобен тем, что из укрытия было видно почти весь двор, а нервно курящего в укрытии Димку не было видно никому.

По двору ходили люди, хозяйские собаки и бездомные кошки. Одна из них забрела в Димкино укрытие, не спеша подошла, понюхала кроссовки и, утробно муркнув, выставила хвост перископом. Ишь, чудище страшное, ласково подумал Димка, почесывая теплую кошачью шею.

Вероника выпорхнула из амбразуры подъезда и остановилась возле газона, прищурившись, и на мгновение потеряв способность ориентироваться в окружающем. Этого мгновения было вполне достаточно, чтобы покинуть свое тайное укрытие и незаметно подбежать к девушке сзади.

— Привет, Вероника! — смущенно пробасил Димка.

Вероника порывисто обернулась и широко улыбнулась Димке. От ее улыбки у Димки пересохло во рту, и едва уловимо задрожали коленки.

— Ладно, погнали! — мелодично пропела Вероника и, не дожидаясь Димкиной реакции, зацокала каблучками по серому потрескавшемуся асфальту, широко размахивая на ходу «от бедра» маленькой сумочкой на тонюсеньком длинном ремешке.

Из трамвая Димка выпрыгнул первым, как и подобает джентльмену. Вероника от галантно подставленной руки вроде бы отказалась, но, в самый последний момент, балансируя на узкой подножке — на грани потери равновесия — крикнула:

— Лови! — и, как стена тропического ливня падает на иссушенную диким солнцем землю, рухнула в Димкины объятия.

Мгновение стало Вечностью, но вечность кончилась в тот миг, когда Вероника скорчила недовольную физиономию, и властно вскрикнула:

— Пусти!

***

В грязном неуютном дворце спорта пахло пылью и пиротехническим дымом. Трибуны ломились. Димка с Вероникой долго протискивались к своим местам на дальнем ряду угловой трибуны — мимо бритых и волосатых фанатов, мимо дядек и теток неопределенного возраста, мимо солидных хорошо прикинутых парочек.

Тут тихая музыка кончилась, и зал задрожал от басового грохота входного джингла. Грохнули шутихи, взорвались фейерверки, опустилась полная темнота, и — через пять секунд в дыму, стелющемся по подмосткам, появились Они. По косой траектории со свистом над их головами пронеслась стрела телевизионного операторского крана.

Джингл кончился. Басист выскочил вперед, взнуздал массивную прозрачную гитару, отбивая на самых низах раскачивающийся ритм регги, и закричал:

— Хей, хей, приве-е-е-т! Сегодня мы все в студии, в большой ледовой студии-и-и-и-и-и-и! И наша группа называется «Поющие Пингвины-ы-ы-ы-ы-ы»! Сегодня — конец тура! Зе-ле-ный конце-е-е-е-е-рт! Да-а-а-а! И какие-то придурки уже намазали мой микрофон пома-а-а-а-дой!

Вступили ударные, и зал затрясся в бешеном раскручивающемся ритме.

Вероника сначала просто подалась вперед, ее лицо раскраснелось, светлые волосы, еще час назад пребывавшие в аккуратном каре, растрепались. На второй вещи она вскочила на сидение и стала танцевать — оторвано, безумно, самозабвенно, как, должно быть, десятки тысяч лет назад самки нарождавшегося человеческого вида танцевали у коптящих первобытных костров.

Димка не смотрел на сцену. Ему не было дела до поющих пингвинов — он любовался Вероникой.

Внезапно Вероника посмотрела на Димку каким-то особым взглядом. Зрачки ее были расширены, грудь вздымалась в тяжелом дыхании. Она смотрела не на Димку, она смотрела сквозь него.