Михаил Зуев - Седьмое дао дождя

А он — имел при себе немного красок, кисточек, да холста, что щедро отрезал от шершавого витка. Холст — чист и бел. Если уж мазать его красками, так в этом, наверно, должно быть что-то такое — особенное, ради чего мажешь. Ему же про это неведомо было, как и про многое другое. Он ведь — так просто — брал, выдавливал липучие масляные завитушки на палитру, мешал там что-то на глазок, да кисточкой по холсту и тыкал.

Его в собрания звали, в карты играть, лафитничек подносили, кофию там разного вечерами пить. А он говорил: «Нет, господа хорошие. Мне работать надо».

Они, правда, посмеивались — да какая же это к чорту работа такая, если и лафитничек нельзя, а сам-то, сам, в красками утыканной рубахе, да возле мольберта дурацкого, да и толку-то в этом и вовсе никакого. Странный парень этот грек.

А ему, собственно, наплевать было. Белый холст — он легкий, даже легковесный какой-то. Однако, когда красками липучими наполнен, мазками широкими, щедрыми, да если по ним еще филигранную кисточную работу, словно резьбу пустить, тогда получается нечто такое, что даже себе непонятно, но манит, завораживает и, словно не знаешь, — где настоящесть более настоящая; здесь, за окошком пыльным, или там, в глубине мольберта.

Года прошли, и никто уж не помнит, какая борода была у старого грека — ни формы, ни масти, да и была ли та борода, и если да, то когда — какое имеет значение?

Есть круг яичного цвета, оправленный в черный виолет. Луна висит над водою; и так тихо, и так легко, и словно черти эту луну до блеска кирпичом отчистили, и цикады поют, и сладость ночи осязаема, а любовь кажется всего лишь детской шалостью.

Чудной он был, этот грек. Интересно, а приходилось ли ему читать питерского сукина сына?

Андрею ТАРКОВСКОМУ

Нестерпимый молочно-белый свет висел над пространством днями и ночами, не зная ни дней, ни ночей. Во лежал у самого берега воды. Он лежал на спине, неловко заломив руку за голову. Лежал обессиленный, даже не пытаясь перевернуться.

Вода была пресной, безвкусной, отвратительно-теплой. Над водой стоял густой пар, оседавший мелкими противными капельками на коже давно не бритого лица, смачивающий воспаленные глазницы.

Хотелось пить, но пить было нельзя. Во знал, что стоит ему попытаться приникнуть к зеркалу воды и сделать лишь глоток, как его немедленно стошнит — от голода.

В неестественно зеленых кустах справа что-то зашуршало. Во скорее почувствовал шорох, чем услышал. Из последних сил он приподнялся на локте, и, не прицеливаясь, дал короткую очередь. Шорох сменился натужным воем. В кустах что-то тяжело дернулось и тут же затихло. Во уронил голову; силы оставили его.

Спустя время он пришел в себя от боли. Левое колено горело где-то внутри ровным огнем, не сулившим ничего хорошего. Во помолился про себя, закрыл глаза и со стоном приподнялся. Затем сел, прислонившись к стволу дерева. Поляна была небольшой. Спереди — вода, а сзади и справа — эти зеленые заросли. Левее угадывалась едва заметная тропинка.

Делать было нечего; следовало идти. «До наступления темноты сделать еще два километра, иначе выбьюсь из графика, — подумал Во. — Хотя, — пронеслась вдогонку мысль, — какая может быть темнота здесь, где никогда не выключается этот сверлящий лоб тупой болью молочно-белый опалесцирующий свет?»

Во подтянулся по стволу и встал на ноги. Приспособленный из сука костыль валялся в двух метрах от него. «Не достану», — понял Во. Он упал на землю и пополз к костылю. На этот раз встать на ноги удалось быстрее.

Во заковылял по тропинке. Тропинка светилась таким же зеленым, как и все остальное здесь, в Лабиринте. Вдобавок тропинка была скользкой.

Рифленые ботинки Во оставляли на тропинке глубокие следы, тут же наполнявшиеся водой. Но трава, или то, что было похоже на траву, пружинила, выпрямлялась, и уже спустя несколько шагов следы исчезали, будто и не было их никогда.

Сзади, метрах в пяти над головой, что-то зашипело и пискнуло. Во развернулся и вдолбил пять хлопков в мелькнувшую было тень. Тень разорвало на клочки. Вонючее мясо дождем посыпалось сверху, испачкав голову и ботинки. Во плюнул на ладонь, вытер лицо и пошел дальше.

Тропинка закончилась через пять десятков метров — глухой стеной. Вся стена была опутана ползучими лианами и плющом. Опутана густо, безнадежно. Во вытянул из кармана на брючине штык-нож и стал безразлично рубить пластиковые лианы. Из них тек клейкий зеленоватый сок, моментально измазавший пальцы и ладони. Во было все равно. Он искал дверь. Двери не было.

Во вынул планшет, сориентировался и поставил крестик на карте. Карта заполнялась постепенно — контурами, очертаниями, стенами, колодцами, мостами. Уже пятый день заполнялась карта. И крестиков на ней было больше сотни. Только двери не было.

Справа от Во была молочно-белесая теплая вода. Но что-то в этой воде было другим. Явно другим. Во подковылял к берегу и опустился на колени. Теперь он понял, чем отличалась эта вода от всей остальной, спокойной, отвратительной, ненавистной. Эта вода текла. Чуть-чуть, едва-едва, но она — двигалась. Она завихрялась в неспешном течении. Это означало только одно — под этой водой что-то было. По этому чему-то наверняка можно было перебраться на ту сторону.

Во вздохнул, достал последний шприц-тюбик с анальгетиком, и со стоном воткнул иголку прямо в глубину горевшего ровным жаром колена. Спустя две минуты, как и было написано на шприце, стало легче. Во широко размахнулся, забросил костыль в заросли и вошел в воду.

Было не холодно и даже не противно. «Только бы не оступиться. Только бы не попасть в яму. Иначе не выплыть, не выбраться», — монотонно стучало в висках.

Под водой оказались твердые плоские камни. Они были скользки, но все же рифленые подошвы ботинок удерживались — каким-то чудом. Во было не до эмоций. Нужно идти вперед. Он шел.

Сзади в спину ударило тяжелой волной. Во обернулся со всей быстротой, на какую он был способен, но — поздно. Левое плечо прохватило острой болью; ствол же был в правой. Спустя мгновение с десяток пуль вошло в плоскую, покрытую жесткими зелеными чешуйками, голову гада; голову с желтыми глазами, с поперечными широко открытыми в агонии зрачками.

Вода окрасилась кровью. Странно, но боли не было. Два десятка метров до берега Во дополз на четвереньках, благо было уже неглубоко. На берегу он нашел в себе силы посмотреть на левую руку.

Текла кровь — но как-то лениво. Прямо посередине плеча отсутствовали и кожа, и мышцы — практически до кости. Во вытащил из рюкзака резиновый жгут и перехватил плечо выше раны. Кровь остановилась. Во посмотрел на часы. В его распоряжении было либо два часа, чтобы найти дверь. Либо — смерть.