Виктор Пелевин - Искусство легких касаний

вся власть учр. собр. — 2 свин. 2 ведра мух.

долой николаш. кровав. — 4 свин. 3 ведра мух.

И так далее. Назначение свиней понятно — Голгофский помнит, что для производства химер требуется жизненная энергия. Неясно, что это за мухи и почему их подают вместе с котлетами.

Ирина ждет; Голгофский ныряет в архивы. Открывается много интересного.

Мясобойня «Новое Дело» была весьма особым предприятием. Она существовала с девятнадцатого века, но с развитием т. н. «Большой игры» (как называли борьбу между Россией и Англией) деятельность этого заведения стала приобретать все более удивительный характер.

Филерский донос 1906 года и служебные заметки, сделанные на нем в 7-м делопроизводстве Департамента полиции, показывают, что в «Новом Деле» трудились люди из самого высшего общества — причем не только российского. В 1909 году новое сообщение, уже из канцелярии МИДа (выполнявшего тогда функции внешней разведки), уточняет: вместе с несколькими родовитыми петербургскими кадетами в «Новом Деле» работают англичане. Трое — масоны ложи «Белая роза». Четвертый — капитан английской разведки Том Пайнлэк.

Естественно, такой интересный состав труппы был отмечен властями. Полицейское начальство, а затем и петербургские чиновники около 1910 г. заинтересовались этим заведением всерьез — за ним долгое время негласно наблюдали, но никакой крамолы установить не смогли. Потом туда заявилась столичная ревизия.

Сотрудники 7-го делопроизводства Департамента полиции попросили объяснить, почему группа британских и петербургских аристократов, которым, как заметил один из ревизоров, «положено танцевать кадриль», собралась в таком месте для грязной и мерзкой работы.

Ситуацию разъяснил капитан Пайнлэк.

Чтобы понять, какой эффект этот человек производил на окружающих, надо знать, что британские спецслужбы перебросили его в Россию из Индии, где он больше десяти лет отработал старшим гуру одной из недуальных сект, и вид он имел крайне экзотический: изможденно-вдохновенное лицо йогина, борода, бусы, четки, белые ризы…

Пайнлэк объявил себя и прочих сотрудников духовными последователями графа Толстого, а мясобойню — так называемой «Tolstoy farm», толстовским предприятием, где на практике воплощаются идеи мятежного графа. Аристократы, сказал Пайнлэк, собрались в этом месте именно потому, что не хотят танцевать кадриль — и желают искупить грех своего паразитического происхождения трудом на благо народа.

Гениальный ход. Толстовская ферма, с точки зрения начальства, была предприятием в высшей степени нежелательным, но безвредным — вражеским проектом, содержащим именно то количество крамолы, с которым власти готовы мириться для европейского лоска (Голгофский предлагает читателю самому подобрать аналоги из сегодняшнего московского обихода, но мы так и не смогли понять, что он имеет в виду).

Пайнлэк подробно рассказывает полицейским чинам о пользе опрощения и показывает свои фото с Толстым (он действительно посещал Ясную Поляну под видом индуса). Под конец он даже исполняет бархатным баритоном несколько гимнов из Ригведы, чем производит на девственные русские умы настолько ошеломляющее впечатление, что никто из проверяющих не спрашивает, каким образом забой скота сочетается с вегетарианскими идеалами толстовства. Впрочем, мало сомнений, что Пайнлэк разъяснил бы и это.

Мясобойню после этого не трогают, хотя за ней постоянно приглядывает несколько филеров. Увы, духовным зрением они не обладают.

Кажется непонятным вот что: если на территории «Нового Дела» действительно производили химер, неужели ни у кого из живших по соседству не возникло никаких подозрений?

Выясняется, что подозрения были. И не только подозрения. Голгофский обнаруживает в архиве Святейшего Синода донос о. Митрофана, чей приход располагался рядом с «Новым Делом».

Священник с семинарским красноречием жалуется на «черные тени, слетающиеся в сей мрачный замок со всей округи аки в Вальпургиеву ночь», на «кипение возмутившегося разума» и «похоть великую», накатывающие на живущих по соседству мещан, о чем они доверительно сообщают ему во время исповеди. Также он рассказывает о девице Островской, которую во время ночного купания с приказчиком Семеновым «терзали бесформенные демоны мрака», в результате чего девица эта повредилась в рассудке и наложила на себя руки. Еще о. Митрофан пишет об изображении «козлоподобного черта с рогами», якобы виденном на территории «Нового Дела» приходящей прислугой.

Посылая донос прямо в столицу через голову церковного начальства, о. Митрофан жалуется на «заговор молчания» и просит пресечь «творимое ныне великое беззаконие и зло». Бедный священник даже не представлял, с какой могущественной силой задумал бодаться — на основании этого письма он был признан душевнобольным, а потом извергнут из сана.

Увы, измена к тому времени проникла глубоко в центральную нервную систему империи — в Петербурге все подобные сообщения клали под сукно.

Голгофский соотносит описанное о. Митрофаном «кипение возмутившегося разума» с ранней дневниковой пометкой:

раз. возм. кипешь — 3 свин. 3 ведра мух.

По мнению Голгофского, речь идет о химере, созданной на основе русского текста «Интернационала». Он идет еще дальше, соотнося другую химеру с «Песней о Буревестнике» М. Горького, написанной в 1901 году. Это последнее предположение кажется нам легкой натяжкой — но все, конечно, возможно.

Голгофский углубляется в дневник, и становится наконец ясна тайна этих ведер с мухами. Имелись в виду вовсе не мухи, а мухоморы: по указанию работавших на мясобойне англичан (sic!) старообрядцы добавляли их в корм свиньям, чтобы придать будущей русской революции особую свирепость.

Голгофский посвящает немало страниц пересказу обнаруженного дневника. Из них становятся понятны особенности производства боевых химер в начале двадцатого века.

Свиней перед ритуальным умерщвлением усыпляли хлороформом; это делает честь британскому анимализму.

«Вот если бы только английская разведка простерла свое милосердие чуть дальше, — пишет Голгофский, — так, чтобы оно коснулось и простого русского человека, над которым как раз в те дни заносился страшный удар… Но мы вряд ли когда-нибудь дождемся этого от наших партнеров, во все времена занятых исключительно правами альбомных кошечек и свободолюбивых писек, и то не в реальном мире, а лишь в своих склизких лживых газетах…»

Не будем даже комментировать этот неопрятный выпад.

Животная энергия, выясняет Голгофский, переносилась в обычные дирижерские палочки, которые закупались в Лозанне; во время одного из обысков на «Новом Деле» их запас был обнаружен — и капитан Пайнлэк, не моргнув глазом, объяснил полицейским чинам, что это лучины для растопки. «Ага, — вдумчиво кивнул полицейский офицер, — а топите вы, вероятно, скрипками Страдивари…»