Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

— Верный, Борька, верный! — громко радовался Кузьма, вырастая в полный рост под пурпурным пером заката.

Катя явилась совсем рано. Стрельцов еще спал, когда она забарабанила в дверь. Марина издала рассерженное кошачье шипение. Солнце не успело разгореться над морем и сосновым перелеском, не проникло в траву и почву, и всюду за окном была болезненная серость, которая скоро сойдет в дневное небытие.

Стрельцов вскочил, глянул в окно, кинулся открывать дверь, чтобы опередить хозяйку, наверняка разбуженную стуком.

— Что случилось?

— К-Кузьма…

— Что случилось? — повторил Стрельцов более осмысленно, заставляя себя проснуться. — С ним что-то произошло?

Стрельцов втащил ее в комнату, посадил на стул, быстро накинул футболку. Тело, еще не разогретое обязательной зарядкой, просыпалось медленно, через силу.

— Ну же, Катенька?..

— Он… он ночью избил одного кавказца там… До полусмерти. Прямо в его доме. Пришел и избил. Убил бы, если б его не оттащили женщины. Так он и их ударил.

— За что?

— Да какая разница, за что?! — Катя хлопала ненакрашенными ресницами. — Ты слышишь меня? Чуть не убил человека ваш Кузьма! Он, может, умрет теперь! Говорят, в Новороссийск повезли, в кому впал.

— Он солдат, — сурово сказал Стрельцов, подавив усмешку. — Что еще он умеет делать, по-твоему?

Катя поднялась и стала бесцельно бродить по комнате.

— Сделаю тебе чай.

Он вышел на кухню. Хозяйка без удивления посмотрела на него и ничего не спросила. Вернувшись с двумя стаканами, Стрельцов протянул один Кате и усадил ее обратно на стул.

— Ну, успокойся, отдышись. Всё в порядке.

— Ему… ничего не сделали, представляешь?

— Откуда ты знаешь? Когда это все было?

— Вчера, вчера… я узнала случайно, еще спать не легла. И так и не могу спать с тех пор. Говорят, полиция вчера сразу к нему приехала, а он просто вышел, поулыбался, поговорил с ними… И всё! Развернулись, уехали!

— Как «и всё»? Так не бывает.

— Бывает! Тут бывает, значит! Позвонил кому-то! Теперь говорят, будут оформлять как самооборону. Якобы этот Юнус, или как его там, к нему домой приезжал и угрожал дочери. А Кузьма защищался, получается.

Голос Кати дрожал, она с трудом могла пить. Стрельцов решил не продолжать разговор, пока она не успокоится.

— Я не понимаю, не понимаю… герой войны. Просто приходит, чтобы убить…

— Врага, Катя. Он избил того, кто ему угрожал. Устранил угрозу.

— Что ты говоришь? Ты его поддерживаешь?!

Она впилась в него возмущенным взглядом. Стрельцов подумал немного.

— Он был командиром отряда. Он смелый человек…

— Да какая разница! Это тебе не война же! Тут нельзя просто взять и прийти, и начать бить, и потом этих женщин… — Она закрыла лицо руками, постояла так недолго. — Всё! Я уезжаю!

— Вали-вали, — злорадно сказала Марина, прятавшаяся в сухой пыльной серости комнаты.

— Что?

— Ничего, я молчу.

— Я уезжаю, — повторила Катя. Выдохнула, встала, поправила волосы. Сегодня они были забраны в хвост. На ней был темно-синий кардиган, серая водолазка, кроссовки. Ужас сделал ее ослепительно красивой. Она освещала комнату, и Стрельцов любовался. Пока она стояла, парализованная ужасом и нерешительностью, будто готовилась выходить не на улицу, а в открытый космос, улыбка появилась на его лице.

— Катенька…

— Что? — она с готовностью повернула голову, будто ждала, что он остановит ее.

— Ничего. Просто не принимай поспешных решений. Вдруг его посадят завтра? И это последние дни, когда ты еще можешь взять интервью.

— Я к нему больше не пойду! Он не герой, а маньяк!

— Нет, он герой, — упрямо сказал Стрельцов, но глаза его улыбались. — Знаешь, через что он прошел во время осады? И после всего он еще заботился о своих людях.

— Лицемер! — воскликнула Марина. — Я не смогу… не смогу больше видеть его, разговаривать с ним…

— Он бы никогда не сделал ничего, чтобы ограбить кого-то или еще что-то такое… Он не бандит, он наверняка верит, что защищает семью, дочку, понимаешь?

— Перестань его выгораживать! Ты даже ни разу к нему не зашел. Прячешься тут… И вообще! Перестань мной манипулировать!

— Я не…

— Я знаю про тебя: ты Стрельцов, я все выяснила, Артем Стрельцов, ты единственный из его отряда, кто пережил битву за вокзал и укра-камикадзе. Ты был там, когда все погибли.

Марина усмехнулась. Стрельцов сделал шаг, пытаясь обнять Катю, но она подалась назад.

— Что бы между вами там ни было, мне это неважно! Я уезжаю. Так нельзя.

Она отвернулась, шагнула к двери, но сразу остановилась.

— Вали уже, дура! — прошипела Марина.

— Знаешь, я думала, есть хорошее и плохое на той войне. Понятные вещи, о которых я смогу собрать информацию. Думала: есть сторона фашизма и сторона антифашизма. Есть враг и не враг. Конечно, это идеализированно. Конечно, плохое совершали и наши, но вы защищали русский мир… Так вот, это не просто идеализация — это ложь!

— Нет, люди умирают там именно чтобы защитить русский мир.

— Зачем ты повторяешь пропаганду? Ты же не дурак. Сам говорил: пошел ради денег. Мой научник был прав! Это, Катя, говорит, не война людей. Людей там нет. В смысле, конечно, есть, но они не имеют значения, как прежде. И территории не имеют. Кому сейчас нужны города, вокзалы, порты? Даже флот этот чертов. Кому, если народом управляет информация и инстинкты выкладывания фоточек в интернет и поливания друг друга грязью?.. А я спорила… А он прав! Это война идей! Только они как солдаты — расходный материал. Сегодня одно, завтра другое. Что удобней. И теперь я понимаю, что он имел в виду! Это война: кто кого быстрее переврет и больше заработает. Если даже убийцу можно выставить героем и простить ему…

— Он пока никого не убил…

— Неважно! Он бы убил! Да я и не про то. Просто в войне побеждает одна из неправд! Но на русский или нерусский мир всем плевать. Слова — такой же инструмент, как вы! И в итоге какая разница, чья неправда, наша или их, завтра будет по телевизору? А я ненавижу неправду, ненавижу!

Катя заплакала, Стрельцов обнял ее. Она всхлипнула в его грудь, но потом отстранилась, вытерла слезы, вжалась в серую глубь комнаты. Она была слишком погружена в переживания и не замечала пустоты кругом себя, подчеркнутой многочисленными деревянными поверхностями: голый стол, ничего не скрывающее за собой стекло серванта, кажущийся новым и бездушным шкаф, закрытые двери которого увиты лакированным узором, — все отражало утреннюю предсолнечную серость. Тут не было ковров, книг, растений; белые шторы, белое постельное белье, лишь слабо за ночь примятое чутко спавшим Стрельцовым; не была разбросана одежда — все выглядело так, будто он сам час назад прибыл сюда и еще не заполнил собой полученное внаем пространство.