Игорь Савельев - Лицей 2018. Второй выпуск [антология]

Катя посмотрела на него снизу вверх, как маленькая девочка, ждущая и готовая к наказанию. Однако он не приближался, не мстил за путаные слова, а смотрел со спокойной улыбкой.

— Злишься на меня?.. — слабым голосом сказала она. — Ненавидишь? Ты тоже ведь там был. Делал то, что он тебе говорил.

— Кузьма мне не говорил , что делать. Он — командир. Как же ты не поймешь!

Катя тяжело вздохнула. Похоже, ей стало неловко, что она потеряла самообладание.

— Он сказал в нашу последнюю встречу: «Борька (это пес его, везде с ним таскается) — верный. Он не был, но он вернее людей». Знаешь, я поняла, почему он не добавляет «там». Для него «не был» — это не про то, что «не был там, в Одессе», а просто «не был». Без войны человека не было для него. Он всех презирает, смотрит сверху вниз…

— Ну нет, что ты выдумываешь? Не презирает он никого. Кузьма скромный на самом деле, простой мужик. Он там… проявился там по-новому, понимаешь? Переродился. Как новый человек. Не как мы с тобой, а как воин.

Катино дыхание стало спокойнее, в глазах появилось обычное житейское безразличие. Она села, Стрельцов тоже опустился на край кровати. Между ними осталось много пустого пространства, серые оттенки которого медленно преображались, потому что солнце стало входить в комнату, делая дальнейшую дрему Стрельцова невозможной.

— Война одной лжи против другой, вот и все, — намного спокойнее повторила Катя. — Посреди пустоты. Нет новостей — нет войны. И вот посреди этой пустоты — только ложь, ложь, ложь… И героями делают тех… я не знаю. Тех, кто лжет и убивает лучше!

— Это уже к вашим друзьям-журналистам вопросы. Почему кругом тишина и только рождается ложь. Мы с Кузьмой были солдатами, мы не делали ни новостей, ни лжи — мы делали работу. И если убивали, это была работа. Убивали и нас, не забывай.

Катя посмотрела осмысленным, понимающим взглядом. Она вдруг пересела поближе, робко прикоснулась к его плечу. Она сидела, пронизанная чистым уличным светом, и все цвета ее одежды и ее лицо дышали желанием быть поближе к человеку, который оставался неподвижен в серой части комнаты. Стрельцов косился на нее, не притрагиваясь.

— Прости меня. Но я же ничего не знаю, — сказала Катя. — Никто ничего не знает. Даже те, кто там, ничего не понимают. Для чего, за кого, против кого… У солдата есть командир, он исполняет приказ. Это просто и понятно. А понять, кто и за что воюет, — в нынешних войнах это немыслимо. И всем плевать.

— Вообще-то весь человеческий мир — одна громадная ложь, — едко усмехнулся Стрельцов, чуть отстраняясь, оказываясь на краю постели, куда не доставало солнце. — Элементарные определения, типа добра и зла, демократии и тирании, выдуманы для удобства, но это не делает их истинными. Не делает и наши взгляды на них верными. Кто от всего и всех ждет простоты и понятности — дурачок, надеющийся, что история еще топчется у основания Средневековья. В то время как все произнесенное — это искажение, прошедшее через человеческий опыт и желание быть не теми, кто мы есть.

— Стрел, хватит, угомонись, — сказала Марина. Для нее сохранялось довольно места в безжизненных мебельных декорациях, до которых свет никогда не дойдет, сдержанный шторами, угловатыми тенями.

— С кем еще ты обсуждала войну?

— С несколькими… с Егором… Он вообще говорит: за веру православную воевал. Фанатик, мне показалось, и глуповатый… Еще с Никитой — у того только деньги на уме и жестокость, ну, ты слышал… У Кузьмы — не знаю, за что он воевал. Звучит так, что мстил, бесконечно мстил кому-то и просто не мог отступить. Готов был идти до конца, пока весь город не сгорит вместе с ним. Но для чего — он не знает на самом деле. Думает, что знает, но не знает.

На улице прокричал петух. Солнце одолевало дымку и туман, проникало в комнату.

— Подожди. Посиди со мной, — попросила Катя, когда Стрельцов встал. — Давай еще поговорим.

— Курить хочу. Уже день начался.

Она послушно вышла за ним на улицу.

— Кузьма про тебя рассказал.

— Да? — Стрельцов безразлично смотрел в небо.

— Ты был снайпером, у тебя погибла наводчица. Он вас отправил во вражескую часть города.

Марина зашипела вновь. Злой дикой кошкой стала бродить вокруг Кати, желая вонзиться ей в шею, исцарапать лицо, выпить теплую кровь, следующую ударам здорового молодого сердца.

— Пусть заткнется! Пусть не смеет говорить про меня! Заткни ее!

Стрельцов молчал, делая редкие глубокие затяжки.

— Ее звали Марина, — робко продолжила Катя.

— Она записывает, Стрел, записывает! — истерично выкрикнула Марина. Стрельцов заметил, что в кармане Катиного кардигана действительно горит красный огонек. — Останови ее! Пусть заткнется, пусть сдохнет!

— Кузьма дал вам смертельно опасное задание. Приказал тебе убить какого-то командира, и вы ушли глубоко на их территорию. Там ее схватили, да?

После долгого молчания Стрельцов кивнул. Марина ошарашенно посмотрела на него. Больше она не источала ярость. Защита Стрельцова на миг была пробита. Слезы потекли по Марининым щекам… Солнце просвечивало ее, когда она замерла как парализованная.

— Это было незадолго до того, как вы хотели пожениться и уехать обратно в Россию, — продолжала Катя, делая еще один осторожный шаг навстречу. Стрельцов стоял неподвижно, сигарета тлела в пальцах.

— Она погибла, а ты нет.

— Я улизнул… — сказал Стрельцов. — Улизнул, — повторил он, глядя на Марину, которая таяла в солнечном свете. — В последнее мгновение улизнул, потому что почувствовал.

— Кузьма говорит, ты всегда чувствуешь опасность, — сказала Катя, подойдя вплотную.

— Почти всегда, — подтвердил он, роняя в траву сигарету, глядя в широко распахнутые глаза живой девушки. «Как будто чертов радар в голове», — хотел добавить, но горло было схвачено слезами, и чтобы не заплакать, он молчал.

— Ты видел, как ее ведут…

— Видел в оптику. Вел их. Я знал, что будет… — Стрельцов перевел взгляд на Марину. Она почти исчезла. «Как ты можешь, как ты можешь, как ты можешь… — двигались ее губы без звука. — Это ведь наше!..»

— Ты мог убить ее.

— Я должен был ее убить, — его глаза снова пристально вгляделись в Катины. Она поглощала его взгляд, словно выманивая из него настоящее, уничтожая защиту, которую он бесконечно выстраивал, чтобы вернуться в мир живых и не выдать себя. Теперь все шло прахом, еще немного — и она дойдет до той глубины зла, которую он не может простить себе.

— Ты любил ее.

— Любил, — эхом повторил Стрельцов. — Я не мог… не мог ее убить. И не погиб вместе с ней.

— Ее…

— Скажи, — разрешил он.

— Ее пытали, пока она не умерла, — сказала Катя, в ее глазах появились слезы.

Марина исчезла вместе с последними лоскутами утренней сырости.