Чарльз Мартин - Где живет моя любовь [litres]

Это и в самом деле оказался Кэглсток. Когда я взял трубку, то сразу узнал его голос.

– Привет, Дилан, это Джон… – Голос у него был такой, словно он вовсе не ложился или встал уже довольно давно и успел выпить по меньшей мере ведро крепчайшего кофе. Во всяком случае, тараторил Кэглсток как человек, которому не терпится приняться за дела.

– И тебе доброго утра, – проговорил я. – Как дела?..

– Неплохо, Дилан, неплохо. Спасибо, что привез нам документы. – Кэглсток кашлянул. – Слушай, я вот что хотел тебя спросить… Что ты знаешь о прошлом Брайса? Я имею в виду – на самом деле…

Я немного подумал.

– Пожалуй, только то, что ты и он мне рассказывали. То есть общие моменты, по большей части. Брайс, как ты знаешь, не любит откровенничать.

Кэглсток снова закашлялся, а может – поперхнулся.

– А подробнее можно?

– Я бы и рад, но… Брайс никогда не говорит лишнего – только то, что, по его мнению, тебе необходимо знать. А если ему кажется, что тебе что-то не нужно или не интересно, он…

– Понятно, – перебил Кэглсток. – Со мной он вел себя точно так же. Ни одного лишнего слова… Откровенно говоря, эта его манера меня настолько заинтриговала, что мы провели кое-какое расследование, порасспрашивали людей и… В общем, не мог бы ты подъехать и пообедать со мной и еще одним человеком? Думаю, дело важное.

– Конечно. А когда?..

– Сегодня. – Его тон немного изменился, и я это заметил.

– Все в порядке, Джон?

– Даже не знаю… В общем, будет очень хорошо, если ты тоже будешь здесь. Кстати, от Брайса по-прежнему никаких вестей.

Я положил трубку и только сейчас почувствовал, что Блу уже некоторое время лижет мои лодыжки, а в коридоре раздаются медленные, неуверенные шаги Мэгги, которая только что встала, но еще не совсем проснулась. Половицы музыкально поскрипывали под ее ногами, мозолистые пятки чуть слышно шуршали по некрашеному дереву. Заметив меня, она шагнула ко мне и прижалась всем телом. На нашем языке это означало: «Доброе утро, Дилан. Я люблю тебя. Обними меня скорее!» Лицо у нее было заспанное, веки припухли со сна, наэлектризованные трением о подушку волосы стояли дыбом почти перпендикулярно к голове.

Я обнял ее, теплую и податливую, с удовольствием ощущая упругую мягкость ее груди и налившуюся силой спину, а главное – то, как плотно, без малейшего зазора, тело Мэгги вписывается в рельеф впадин и выпуклостей моего.

– Кто звонил? – пробормотала она.

– Кэглсток. Он хотел, чтобы я сегодня с ним пообедал.

Она кивнула, достала из холодильника апельсиновый сок и сделала несколько глотков прямо из пакета. Потом Мэгги достала из корзинки хлеб и, соорудив пару бутербродов с арахисовым маслом и джемом, стала есть, одновременно взбалтывая в миске несколько яиц. Посыпав их тертым сыром, она доела второй бутерброд и снова приложилась к пакету с соком.

Облокотившись на полку буфета, я держал в руке кружку с кофе и внимательно наблюдал за женой. Она еще не до конца проснулась, но ела с большим аппетитом, даже с жадностью, которая стала проявляться в ней в последнюю неделю. Ела Мэгги все, что попадало под руку и что не было прибито гвоздями, но я знал, в чем причина, и старался воздерживаться от шуток по этому поводу.

Когда яйца были готовы, Мэгги съела и их – прямо со сковородки. Наклонившись над раковиной, она отделяла вилкой большой кусок, дула на него и, не дожидаясь, пока яйца остынут как следует, отправляла в рот. После этого Мэгги некоторое время корчила уморительные гримасы, стараясь дышать через рот, но ее рука уже зачерпывала из сковородки очередной кусок омлета. Если яйца оказывались слишком горячими, Мэгги начинала приплясывать на месте, как человек, откусивший кусок едкого зеленого перца-ялапеньо. Ее короткая ночная рубашка заканчивалась примерно на дюйм ниже ягодиц, и я не без удовольствия отметил, что от частого пребывания на солнце ее длинные ноги покрылись ровным загаром. С каждым днем моя жена понемногу преображалась и уже успела уйти довольно далеко от той бледной, болезненно худой женщины, которая неподвижно лежала на кровати в палате больницы.

Но вот яйца были съедены дочиста; Мэгги перестала приплясывать, отставила сковородку, очистила банан и разделалась с ним в три приема. Запив его еще одним глотком сока, она открыла дверцу холодильника и ненадолго застыла, с разочарованным видом изучая его белое нутро.

– Нужно съездить в магазин, – сообщила она, качая головой. – В этом доме не осталось никакой нормальной еды.

– Я заметил, – проговорил я, дуя на свой остывший кофе.

В конце концов Мэгги извлекла из холодильника начатую банку маринованных корнишонов и, подсев к столу, взяла в руки утреннюю газету и стала просматривать первую страницу, с рассеянным видом отправляя огурцы в рот. Ела она как завзятый курильщик, который прикуривает одну сигарету от другой.

Стараясь не рассмеяться, я сказал:

– У нас еще остался хлеб. Хочешь?..

Но Мэгги продолжала просматривать заголовки и не обратила на мои слова особого внимания. С хрустом жуя очередной огурец, она отрицательно качнула головой.

– Спасибо, нет. От хлеба полнеют.

– Как скажешь. – Я поцеловал ее в щеку и отправился в душ.

Когда, растирая волосы полотенцем, я вышел в коридор, из гостиной доносились женские голоса и смех. Заливистый хохот и негромкое хихиканье сказали мне все, что я хотел знать. Заглянув внутрь, я увидел Мэгги и Аманду, которые сидели на полу и, держась за руки, смеялись так, что по лицам обеих текли слезы. Между ними стояла на полу двухфунтовая банка сливочного мороженого «Хейген дац». В руке у каждой была ложка и несколько салфеток.

– Эй, у вас все в порядке? – спросил я.

Аманда с усилием вонзила ложку в твердое мороженое и выковыряла большой кусок.

– Привет, профессор, – бросила она через плечо.

Несмотря на многочисленные перемены в наших жизнях и мои неоднократные просьбы, Аманда никак не могла отделаться от привычки называть меня «профессором». Со временем, впрочем, это обращение превратилось во что-то вроде прозвища, с помощью которого она выражала мне свои дружеские чувства.

– Привет, Аманда. Как дела?

– Хорошо, – кивнула она, быстро-быстро поедая мороженое.

Мэгги, проглотив кусок чуть не вдвое больший, ткнула в мою сторону ложкой, на которой (и когда она только успела?) я увидел очередную порцию лакомства.

– Вам с Гуталином нужно быть готовыми ко всему, потому что памперсы не меняют себя сами! – заявила она.

Я кивнул и пошел в нашу спальню. Одевшись, я открыл окно и, воровато оглядываясь на дверь гостиной, достал из шкафа Папин «винчестер», выставил его наружу и прислонил к наружной стене. Блу, все еще нежившийся на постели, посмотрел на меня как на сумасшедшего, но я приложил палец к губам, и он снова закрыл глаза.