Дэвид Арнольд - Москитолэнд

Я выуживаю салфетки и начинаю оттирать грязь с лица.

– Ты знаешь… – говорит Калеб.

Его сигарета истлела до фильтра. Высосав из нее последние соки, он бросает окурок в пепел от вчерашнего костра и поднимает взгляд. Его пустые глаза рождают внутри странное ощущение – комбинацию сражения и полета. Словно ожидая, что его приговор сам собой озвучится и осуществится, Калеб сидит с открытым ртом, обвиняет меня духом, но не словом. Пока что. Кое о чем не обязательно говорить вслух. И можно до посинения притворяться неосведомленной, но я была там. Я видела темные уголки его души. Я знаю мрачный секрет Калеба: не кто он, а что. Тень. Психозадый-Голлум-Голлум-шизо-гребаная-тень.

– Эй, эй, Мим!

Из леса, застегивая штаны, выходит Уолт. Его лицо все еще в засохшей грязи. Увидев мою чистую кожу, он замирает:

– Война закончилась?

Господь, благослови и храни Дом Уолта веки вечные!

– Конечно, Уолт. Иди сюда, я вытру.

Калеб забрасывает свое одеяло в палатку. Невысказанные обвинения так и висят в воздухе.

– Что ж… – Он зевает. – Наведаюсь-ка я к яме, а потом искупаюсь в озере. Уолт, когда вернусь, нам надо поговорить.

– Хорошо, Калеб.

Он смотрит на меня и подмигивает:

– С тобой тоже, сладкая.

И исчезает в лесу прежде, чем я успеваю презрительно сощуриться. (Особый взгляд, который я берегу для самых отъявленных мудаков.)

Очистив лицо Уолта, я забрасываю салфетки обратно в рюкзак. Здоровый глаз цепляется за пузырек «Абилитола», и на мгновение я представляю чучело огромного гризли, что осуждающе качает головой. Вижу его острые когти, стеклянные глаза, вываленный язык… дыхание перехватывает, и я запихиваю таблетки поглубже.

«Пофиг. Денек можно и пропустить».

– Эй, Уолт, – зову я, а план уже потихоньку формируется.

Уолт жует ветчину – так, будто это его первая, последняя и единственная еда в жизни, – и наблюдает, как синешейка выковыривает из земли червяков.

– Уолт, прием, – шепчу я.

Похоже, птица отчаянно нуждается в раннем завтраке. Уолт в восторге.

– Эй, эй, – отвечает он, все еще глядя на синешейку.

– Ты когда-нибудь бывал в Кливленде?

Наконец он поворачивается ко мне. В ушах вновь звучит мамин голос: «Узри же мир, Мэри, не замутненный страхом».

Опыт у меня ограниченный, но я знаю, насколько редко удается ощутить связь с другим человеком. И еще реже – понять, что именно ощутил.

Камера приближается, в кадре пронзительные глаза Уолта.

Затем мой собственный крупный план.

И связь протягивается между нами, извивается, будто тот червь на земле. Более того, мы оба это чувствуем.

Вдалеке плещется Калеб, издавая нелепые звуки.

Уолт смотрит в сторону озера и шепчет:

– Ему это не понравится.

Славься, Дом Уолта, веки вечные, аминь!

– Нет, Уолт, не понравится.

Как же приятно вновь сменить дурацкие обрезки на настоящую одежду. Я бы даже сказала, восхитительно. Нацепив рюкзак, я сую один из запасных пледов Уолта под лямки на груди. Сам он последние несколько минут набивал один из этих жестких чемоданов а-ля пятидесятые консервированной ветчиной, одеялами и бог знает каким еще хламом из синей палатки.

– Ну все. – Я кладу ладони Уолту на плечи. – Нам нужно вернуться на эстакаду. А оттуда поедем, лады?

Просто держись рядом и…

Внезапно он вскидывает руку с зажатой в ней маминой помадой, будто чемпионский факел.

– Я нашел твою блестяшку, – говорит, избегая моего взгляда.

Я тянусь за ней, но не могу оторвать глаз от Уолта – он вот-вот заплачет.

– Спасибо, Уолт, – благодарю я, забирая помаду.

Он молча прижимается ко мне и нежно обхватывает за талию. Поразительно, насколько естественно все выходит, словно команда ученых разработала эти руки для искренних объятий. В них он выражает все, что хочет, но не может сказать. Я чувствую его боль и детскую невинность, радость, свободу и еще что-то… полагаю, саму жизнь. Самые лучшие штуки из самых лучших мест.

– Нам пора, – шепчу я, убирая помаду в карман.

Калеб затих, и в моей голове уже крутятся всевозможные жуткие сценарии.

Уолт поправляет бейсболку, хватает чемодан в одну руку, а кубик Рубика – в другую и устремляется вниз по склону.

Чуть ли не бегом.

Заросли тут густые, но его это не замедляет ни на миг. С удивительной легкостью Уолт просачивается меж кустов и деревьев. В отличие от меня, болтающейся позади, точно вылетевшие из колеи сани – бессистемно, зигзагами.

Вскоре за нами раздается хруст и шорох – кто-то еще шагает по опавшим листьям. Уолт наверняка тоже это слышит, потому что разгоняется еще сильнее.

– Куда вы так спешите? – скрежещет Калеб.

Уолт уже мчится во весь опор, шагов на десять опережая меня.

– Мим? – кричит он через плечо.

– Я здесь, приятель! Не останавливайся!

Калеб за моей спиной хрипит, будто хочет что-то сказать, но не может. Похоже, сигареты взяли свое, и легкие теперь просто умоляют о воздухе. Увы, Калеб не единственный почти выдохся. То ли виноват прерывистый ночной сон, то ли просто моя юношеская выносливость себя исчерпала. У подножия холма мы переваливаемся через металлические перила. Утро, выходной, так что движения замерло. Прямо сейчас я бы отдала все наличные из банки Кэти, лишь бы мимо проехала какая-нибудь легковушка, грузовик, фургон… хоть кто-нибудь. Моя голова болтается, лямки рюкзака ослабли, обувь шаркает по асфальту, каждый шаг дается все труднее, все медленнее.

Мы пробегаем мимо того самого места под мостом, где я встретила Уолта. Всего лишь вчера, но, боже, будто месяц назад. А потом он обегает миниатюрный холм, прорывается сквозь ряд кустов и мчится на гравийную парковку того строения, что я видела из окна «субару».

Грязно-белого. Настолько грязно-грязно-белого, насколько возможно. На кране одинокой колонки посреди участка висит рукописное объявление:

«87 ИЛИ НИКАКОЙ»

Это автозаправка.

Звезда спорта Уолт выбегает на финишную прямую. Даже с тяжелым чемоданом, бьющим по коленям, он добирается до двери первым. Вижу, как он вытаскивает из-за автомата со льдом связку ключей, открывает дверь и заходит внутрь. Калеб наступает мне на пятки. Ноги горят. Я вваливаюсь в проем, слышу, как Уолт захлопывает и запирает дверь и как Калеб бросается на сдвоенное толстое стекло. И вот так холодный и собранный Калеб уступает место какому-то зомби-маньяку, что долбит кулаками по двери, хрипит и беснуется полоумным быком.

Я поворачиваюсь кругом, пытаясь отдышаться. Пусто и темно – заправка еще закрыта.

– Уолт, что мы здесь делаем.

– Следуем указанием, – говорит Уолт, подпрыгивая на пятках. – Он велел бежать. Бежать и сообщить ему. Когда возникнут проблемы, я должен ему сообщить.